Аллочка очень любит подчёркивать, что она женщина. Этому половому делению она придаёт сакральное значение, будучи свято уверенной, что имеет право на многое — капризы, выходки, эгоизм, только по причине того, что «чего хочет женщина, того хочет бог». Ее любимая песня, конечно же «Снегопад-снегопад, если женщина просит…» Именно ее она часто напевает в конце наших сеансов, пока я сижу и медленно отсчитывая назад, от двадцати до одного, чтобы в очередной раз спокойно вынести такой мощный вызов моей профессиональной стойкости.

Добровольно я бы никогда не взялась консультировать Аллочку. История нашего знакомства вышла такой же витиеватей и противоречивой как и круг тех проблем, которые мы пытаемся решить.

Откровенно говоря, я работаю с Аллочкой не ради неё, а ради ее дочери, которая пришла ко мне несколько лет назад. Измученная, эмоционально истощённая Наина совсем не соответствовала своему имени роковой красавицы-колдуньи из известной сказки. В детстве мать часто читала ей «Руслана и Людмилу», особенно часть с Наиной, после превратившейся в злую ведьму.

— Ты тоже постареешь, — говорила она, в то время как Наина только закончила младшую школу. — И тебя будут все бояться. Ты станешь страшная и костлявая. Как злая ведьма! Детство проходит быстро, а молодость — ещё быстрее. Не думай, что ты какая-то особенная, раз молодая.

Наина не была молодой, она была ещё маленькой, когда Аллочка начала ревновать дочку сначала к возрасту, а потом к вниманию друзей и подруг. Каждый раз, когда кто-то заходил в гости, Аллочка непременно появлялась в их компании, яркая и остроумная, перетягивала все внимание на себя, звонко смеялась и шутила с «молодежью», вымещая дочку на задний план, а то и вовсе — заставляя приструнивать, принося из кузги закуски, конфеты и новые чашки с чаем.

— У тебя офигенная мама! — говорили Наинины подружки, а за ними — и друзья-мальчики. А когда та начинала злиться и просила не упоминать Аллочку, ошарашено переспрашивали: — Ты что, ревнуешь? Так нельзя, это же мать!

Постепенно Наина перестала приглашать к себе домой сначала компании, а потом и редких друзей. Ей надоело выступать служанкой-тенью при собственной матери, надоело слушать реплики: «Так странно! У тебя такая красивая и современная мама. А ты совсем на неё не похожа». На работе она не сошлась ни с одной компанией — ей казалось, что все над ней подшучивают, шепчутся, сравнивают с Аллочкой и тихо насмехаются, как же так природа отдохнула.

— На тебе — природа отдохнула! — тем временем внушала ей Аллочка, возжелавшая внуков и начавшая долбить Наине голову за то, что та «замарашка» и «старая дева» в свои двадцать семь. — Я же говорила — молодость быстро проходит! На что ты ее потратила? На никчемную работу? Ты даже карьеру построить не смогла — опять уволилась, все тебе не так — то офис, то коллектив… Да скажи спасибо, что они вообще тебя терпят, мышь такую! Ты никто, понимаешь? Никто! Серое пятно! Это хуже, чем уродство!

Потом вдруг Аллочка начала ее напрочь игнорировать. Она окончательно смирилась с тем, что дочь — её самый провальный проект, и переместила внимание на какие-то собственные проблемы — и эти полтора года Наина назвала самыми счастливыми в жизни. Она даже подумывала о том, чтобы снять квартиру — ей нравилось на новой работе, она не шарахалась от коллег, провоцируя их на шутки и издёвки своей нелюдимостью. У неё проявились деньги, более-менее стабильный доход и… новый друг. Даже больше, чем друг. Ей так казалось, по крайней мере.

Они могли часами общаться в мессенджерах после работы, а потом начали встречаться на выходных — ходили вместе на какую-то новую выставку (он был графическим дизайнером) или распродажу, или просто погулять и посидеть в кофейне. И он всегда очень внимательно слушал и никогда не смеялся над ней.

Для Наины это было очень важно — чтобы над ней не смеялись. Чтобы серьезно воспринимали ее волнения и странные, может быть, дурацкие переживания. Но от серьёзного и внимательного к ним отношения они становились как будто менее дурацкими.

Она даже позвала его домой — впервые за долгие годы, мечтая, что очень скоро съедет со своей старой квартиры и заживет счастливо одна. А, может быть… даже с ним…

Аллочки не должно было быть дома. Абсолютно точно. Ни под каким предлогом. Ее даже в городе несколько дней не было. Поэтому, когда в замке щёлкнул ключ, Наина побледнела так сильно, что испугала своего нового друга, с которым — она это точно знала — ей не светило больше ничего.

— Ой, а кто это у нас в гостях? Неуже-ели? Я наконец-то дождалась, чтобы к нам пожаловал интересный джентльмен?

Наина помнила в деталях весь тот день и всегда тщательно воспроизводила его в наших беседах до мелочей. Как впорхнувшая в комнату Аллочка тут же начала жаловаться на мужчин, что «совсем джентльменов не осталось», как красочно расписывала подробности ссоры с недавним ухажером, из-за которой ей пришлось бросить все и «стремглав нестись от него как испуганная лань»

Всякий раз Наину передёргивало от этой фразы — нервный тик, который она долго лечила после первого срыва, возвращался к ней ровно в этот момент.

— Евгения. Но это же так пошло. Так отвратительно… То, что она делает. Почему я одна вижу это? Почему они все… они все молчат?

Новый друг Наины тогда не молчал, а очень живо включился а беседу — и сколько я ни пыталась убедить Наину, что это вполне могло быть из-за симпатии именно к ней, он думал, что ей будет приятно, если он понравится её матери — она не верила. Потому что в самый важный момент он не остановил Аллочку.

Когда она в первый раз приказала ей поставить чайник и принести им чай, а то «Что мы как оборванцы с этой колой и снеками сидим? Нет-нет, только чай, со свежими булочками, как принято в приличном доме! Что? Нет булочек? Почему я не удивлена, Наина. Вот деньги, сбегай в кондитерскую. Какая ты у меня непутёвая. Как вы только с ней общаетесь, она же такая непутёвая!»

Как на деревянных ногах и с ощущением медленного провала в чёрную дыру, она вышла из квартиры, а новый друг остался с Аллочкой, и не пошёл вместе с ней за этими злополучными булочками. Как, возвращаясь, уже знала, что случится непоправимое, и действовала почти в автоматическом режиме. Как делала чай, расставляла чайник, масленицу и блюдо с булочками на разнос. Как вошла в комнату в тот момент, когда Аллочка и ее новый, уже, бывший друг вместе хохотали над рассказом о том, как Наину закрыли в школьной раздевалке, а она, чтобы не сойти с ума от страха темноты и замкнутых пространств, начала петь, чтобы хоть как-то отвлечься, унять свой ужас и панику.

— Это же додуматься надо было! — звонко хохотала Аллочка. — Тут «Помогите!» надо кричать, а она на всю Ивановскую: «Ну где же вы девчонки, девчонки! Короткие юбчонки-юбчонки!» Хоть бы ещё песню приличную завела, так нет же… А-а-а!! Ты что?!! Ты… с ума… сошла!!Дрянь! Дрянь такая! Помо… Помогите! Полиция! Кто-нибудь, вызывайте полицию!

Тогда приехала и полиция, и скорая помощь, которая забрала Наину в неврологическое отделение после первого случившегося с ней тяжелого срыва. Каждый раз, когда я спрашивала, как бы она переиграла тот день, если бы могла, она отвечала: