Ирина спала. Затихла и Ниночка. Он сидел между ними, держа руки на их запястьях. Ноги его затекли, спина тоже. Но он готов был сидеть так вечность. Лишь бы они спокойно спали. Лишь бы все они были вместе. Он, она и Ниночка.

В понедельник Турецкий вошел в приемную Меркулова.

Увидев его, Клавдия поднялась из-за компьютера, извлекла из глубин секретарского уголка букет роз.

— Здравствуйте, Александр Борисович, — сказала она и захлюпала носом.

— Вот этого не надо! Плакать вредно!

— Полезно, это снижает давление, — заплакала Клавдия, утираясь душистым платочком. — Как Ирина Генриховна? Как Ниночка?

— Ниночка — герой дня без галстука. К ней уже вся школа переходила за этот выходной. Я от них устал, как от стаи саранчи. Чай подай, чашки помой. За печеньем, пирожными и конфетами сбегай… Через полчаса все по новой…

— Вот! Поймете теперь, что значит быть женщиной! — мстительно сказала сквозь слезы Клавдия.

— Ты это о чем? Я в женщины не записывался. Это временное совмещение обязанностей. И хватит говорить мне «вы», когда мы одни. Тоже еще, оскорбленная невинность! Чего это ты букет держишь? Смотришь, куда бы кинуть?

— Это Ирине Генриховне! От меня! Я так переживала, Саша! Так переживала и за нее, и за Ниночку…

Клавдия разрыдалась. Пришлось прижать ее к груди.

— Ну хватит, чего ты, горе мое? Все хорошо, что хорошо кончается. А за цветы — спасибо. Ирине будет приятно. Хорошая ты баба, Клавдия. Пора тебя замуж выдавать!

Он прошел в кабинет начальства, откуда уже раздавался голос Грязнова.

— Ну привет! Здравствуй, Саша! Как я рад, дорогой ты мой! — Меркулов вышел из-за стола и крепко пожал руку Турецкому.

Грязнов подошел, хлопнул друга по плечу:

— Как твои? Как Ниночка, Ириша?

— Я чувствую себя пресс-секретарем своей семьи. Семья чувствует себя вполне… Даже на удивление удовлетворительно.

— На удивление… — зарокотал Грязнов. — Ирине твоей памятник ставить нужно. Ты знаешь, что она через мобильник передавала информацию о расположении боевиков в зале, о том, где находятся мины, где сидят шахидки. Все, понимаешь? Потрясающая женщина! Она была разведчиком в тылу врага!

— Ну ладно, ты уж не очень-то… Формируешь во мне комплексы. А это никому не нужно. В том числе Ирине.

— Так, ну раз Ира и Ниночка в порядке, давайте о делах, — проговорил Меркулов. — Ты, Александр, знаешь о взрыве в квартире Литвинова?

— Знаю. Что скажешь? Не рой яму другому. Марину Ильиничну мне глубоко жаль, но что поделаешь?.. Хорошо, хоть детей у них нет. Сирот не осталось. А что до загадки парных покушений — теперь она разгадана. Литвинов хотел убрать Нестерова, чтобы занять его место, его нишу. Мы нашли на территории предприятия на Дубровке подпольную лабораторию и клинику для проведения того же курса лечения, что делал Нестеров.

— Зачем же было устранять профессора? А как же здоровая конкуренция? — спросил Меркулов.

— Между ними не могло быть здоровой конкуренции. Потому что Нестеров — профи, хай-класс. А Литвинов — чиновник, подглядывающий в замочную скважину. Пока Нестеров работает, Литвинову никогда его не догнать. Как России Японию. Шутка грустная, но подходящая к случаю. Кроме того, он не мог использовать технологию Нестерова, не купив у него лицензию. А это удовольствие дорогое. Вот поэтому Литвинов и затеял покушение на себя, потом убийство Климовича, так, до кучи. Чтобы верней было. Затеял телефонную игру с угрозами в адрес Литвинова, которую вела его любовница, Руденко. Цель — довести Марину Литвинову до состояния аффекта. Что им, в общем-то, удалось. Результат: Литвинов устранил Климовича руками Круглова и своей жены. И далее планировал устранить ее же руками Нестерова. Чтобы попутно избавиться от постылой жены.

— Сложно все как-то. Треугольники, многоугольники…

— Все, в конце концов, сошлось в одной точке. Эта точка — истина. Мы ее нашли, — произнес Турецкий.

— А что же Зоя Руденко? Так и останется это чудо природы ненаказуемым? — поинтересовался Грязнов.

— Отчего же? Она соучастница преступления. Пособница. Она поставляла Литвинову эмбриональный материал, теперь мы это докажем. И статьи ей можно инкриминировать в достаточном количестве. Я этим займусь.

— А не боишься попасть под чары? — усмехнулся Грязнов.

— У меня теперь иммунитет. Пожизненный. И вот что, друзья. В ближайшую неделю хозяйство в доме веду я, пока Ириша не окрепла. Пользуясь данными мне полномочиями, захватив плиту и поваренную книгу, приглашаю вас в гости. В ближайшую субботу. С семьями, подругами и секретаршами. Устроим прием! А пока по рюмке отменного коньяка! — Он водрузил на стол коньяк. — Давайте выпьем за моих девочек!

— Геть! — почему-то воскликнул Слава.

Было очевидно, что никто не возражает.

…Александр вернулся домой с букетом цветов. Прокрался в спальню. Ирина дремала. Услышав его шаги, открыла глаза.

— Где Ниночка?

— Гулять ушла.

— Как?

— А что? Она хорошо себя чувствует. Пусть дышит. Знаешь, Саша, какое это счастье — дышать!

Он сел рядом с ней на краешек постели.

— Говорят, ты героическая женщина. Радистка Кэт.

— Пианистка.

— Ну да. Кэт была пианистка, в смысле радистка.

— А я и пианистка, и радистка.

— Ну да. Ты совсем забила меня своим интеллектом. Я уж слово молвить боюсь.

— От кого цветы? Сам купил?

— Нет. Женщина подарила.

— Что-о?

— Цветы подарила тебе наша Клавдия. Она передает тебе пламенный привет.

— Спасибо. Это ее духами воняет твоя рубашка?

— Ну да. Она ко мне прислонилась, Клавдия.

— Турецкий, я тебя когда-нибудь убью, и суд меня оправдает.

— Ну да, определенно оправдает. Если тебе не нравятся ее духи, я что ж, я сниму рубашку.

— И брюки.

— Ну да. Зачем они нам?

Обнимая жену, вдыхая родной, любимый запах ее волос, он подумал: то, что было с ним, — это наваждение, болезнь. И какое счастье, что он выздоровел. И какое счастье, что она, его единственная женщина, дождалась его выздоровления.

И еще он подумал о Насте. Подумал о ней в последний раз. Представил, что встретит ее через год в том же баре. Или где-нибудь еще. Москва — город маленький. И она будет совсем другой: может, еще более красивой, но совершенно чужой.

И ему не придется винить себя в том, что он сломал ей жизнь.