нечто, мало похожее на человека, скорее на куклу. И прекрасно понимал, что эта кукла будет далеко не самой красивой. Однако вид мертвого отца застал его врасплох.

Он лежал голый в соседнем с рецепцией помещении на металлическом столе, который напоминал стол для вскрытия трупов, известный Айзенбергу из лекций по судебной медицине. Кто-то торопливо накинул простыню на нижнюю часть тела. Кожа была серой и обвисшей, словно на несколько размеров больше самого тела. Сейчас было сложно представить, что это тощее и такое маленькое тело принадлежало энергичному и сильному мужчине, которым его отец вопреки параличу оставался до последних дней.

Сотрудник похоронного бюро оставил Айзенберга одного на пару минут. Наконец-то нахлынули слезы, а вместе с ними — боль.

Немного придя в себя, Айзенберг поблагодарил молодого человека. Они обсудили детали погребения. Его отец выбрал место на Ольсдорфском кладбище и уже даже выкупил его. Айзенберг назначил похороны на понедельник. Затем он приехал в свою гамбургскую квартиру и позвонил детям.

* * *

Ближе к вечеру он с удивлением понял, что заняться ему решительно нечем. Похороны были организованы, родственники оповещены. Даже изготовление эпитафии на памятнике отец уже оплатил, оставалось лишь указать дату смерти и подобрать текст. Он некоторое время напряженно думал, однако в голову лезли лишь патетические строки. Отец посоветовал бы: «Скажи правду, сынок». Но как в одном-единственном предложении уместить всю правду об этом прекрасном, иногда колючем и всегда непреклонно требовательном к другим и к себе человеке?

Ему снова вспомнились слова отца о жизни после смерти: «Вот вся моя религия: выполняй свой долг, не ожидая вознаграждения ни на этом свете, ни на том». Но можно ли написать такое в эпитафии? Он решил сократить цитату: «Выполняй свой долг, не ожидая вознаграждения». Да, отцу понравилось бы.

От этой мысли снова подступили слезы. Он позволил им пролиться, приучая себя к боли и пустоте в душе, осознав, что отец был единственным человеком в его окружении, кого он любил.

* * *

Он позвонил Нине Шмидт и отправился к ней, чтобы забрать ключи. Сиделка оказалась моложе, чем он представлял. На вид — чуть за тридцать, с угловатыми чертами лица и короткой стрижкой. Она произнесла слова соболезнования с неподдельным горем во взгляде. Она любила его отца, хотя, очевидно, он был не самым покладистым из ее подопечных.

От Нины Айзенберг поехал в трехкомнатную квартиру, окна которой выходили на речной канал. Отец купил ее много лет назад, задолго до выхода на пенсию. Сейчас, когда квартиры в Гамбурге заметно подорожали, она, наверное, здорово прибавила в цене. Айзенберг продаст ее, а деньги положит на вклады для своих детей. Но всему — свое время.

Его отец всегда был аккуратистом. Все в этой квартире свидетельствовало о том, что он подготовился к уходу. Письменный стол со старым компьютером был прибран. Книги в его кабинете — в основном юридическая литература и заключенные в кожаные переплеты годовые подшивки журналов — стояли в шкафах в алфавитном порядке. Лишь инвалидное кресло стояло посреди комнаты. Должно быть, здесь госпожа Шмидт и обнаружила тело сегодня утром.

Картина в манере экспрессионизма маскировала сейф в стене. Он знал шифр — год своего рождения. В сейфе обнаружил личные документы, старые монеты и конверт, подписанный аккуратной рукой его отца «Для Адама».

Кроме инвалидного кресла, в кабинете сесть было не на что. Айзенберг сел на единственный в квартире стул, стоявший на маленькой кухоньке, в которой Нина Шмидт, очевидно, часто составляла компанию своему подопечному, и дрожащими руками вскрыл конверт. Письмо было написано всего две недели назад.

«Дорогой Адам, если ты читаешь это, то меня уже нет. Мы оба давно смирились с тем, что этот день наступит. Думаю, я к нему готов лучше, чем ты, хоть ты и привык видеть мертвецов. Может быть, тебя немного утешит тот факт, что я не боюсь смерти. У меня за плечами — счастливая, наполненная смыслом жизнь, в которой было все, о чем может мечтать человек. Из всей этой благодати я вспоминаю прежде всего тебя и твою маму. Я всегда рассматривал ее смерть как растворение в мироздании, как падение капельки воды в океан. Ее молекулы распределяются до тех пор, пока в каждой другой капельке не появится частичка растворившейся. Меня тянет превратиться в частичку этого океана и стать с ней единым целым.

Но хватит сантиментов. Я уже организовал свои похороны, адрес ритуальной службы написан на втором листке, но, зная госпожу Шмидт, я предполагаю, что она тебя обо всем известила. Мое завещание хранится у нотариуса доктора Дикгрэфа, его адрес — также на втором листе. Своей верной сиделке я оставил небольшую сумму из моих накоплений наличностью, она всегда хорошо относилась ко мне и стала мне настоящим другом. Я знаю, что ты согласишься с моим решением.

В конце я хочу сказать тебе, что горжусь тобой. Я надеюсь, что на новой должности ты обрел призвание, которое наполнит твою жизнь смыслом, как суд наполнял смыслом мою.

С бесконечной любовью, твой отец».

На втором листе приводились адреса, номера счетов и телефонов, которые могли понадобиться Айзенбергу для оформления наследства. Как всегда, отец все продумал. Айзенберг перечитывал письмо снова и снова. Наконец он встал и еще раз прошелся по квартире, как будто хотел с ней проститься. Он сюда еще вернется, чтобы разобрать личные вещи отца и решить, как с ними поступить. Но нескоро. Он мельком заглянул в спальню. Кровать была заправлена. На тумбочке рядом с полупустым стаканом лежала книга.

Айзенберг повернул голову, намереваясь зайти в ванную, как вдруг остолбенел. Осознание накрыло его с такой силой, что чуть не сшибло с ног, и ему пришлось ухватиться за дверной косяк. Книгу, лежавшую на тумбочке, он знал слишком хорошо, ведь совсем недавно сам закончил ее читать — «Симулакрон-3».

Глава 63

Полиция в растерянности. Они не могут тебя засечь. Ты всегда — на шаг впереди. Впору расхохотаться. Теперь, когда ты знаешь, что ты — главное действующее лицо этого фарса, все встает на свои места. Тебя ищут всем миром, и так создается драматическое напряжение. Они предоставляют тебе свободу действий, не вмешиваются, лишь наблюдают. Они ждут крови. Твоей крови или чужой — им все равно. Главное, чтобы шоу подольше не заканчивалось.

Ты пытался выйти из их извращенной игры снова и снова. Но не получилось. Чтобы ты ни пробовал, они не отпускают тебя.