– Вот поэтому мы здесь, – говорю я. – Ваш дедушка и моя тетя поклялись друг другу, что пятьдесят девять лет спустя встретятся на ступенях кафедрального собора Равелло.

– Невероятно! Это многое объясняет. – Ян чешет щетину на подбородке. – Здоровье деда быстро ухудшалось. Мы понимали, что ему надо вернуться в Германию, а он все твердил, что непременно должен быть здесь в годовщину своей свадьбы, что должен встретиться со своей прекрасной женой. Мы решили, что он теряет рассудок, ведь бабушка Карина уже умерла.

– Значит, он женился на Карине, – ни к кому конкретно не обращаясь, констатирует тетя и смотрит куда-то вдаль, как будто пытается усвоить эту информацию.

– Да, они прожили вместе сорок семь лет. Мой отец был старшим из четырех их детей. Его звали… – Ян поднимает глаза, как будто о чем-то догадался. – Его звали Пауль.

У меня комок подкатывает к горлу. Рико назвал своего первенца в честь Паолины?

Поппи достает из сумочки перевязанную лентой стопку писем. Не меньше дюжины, это точно. На всех один и тот же адрес: «Krause Autoreparatur, Radebeul, Deutschland».

– Их регулярно отсылали обратно, и в конце концов я перестала ему писать.

Тетя передает конверты Яну, я успеваю прочитать на верхнем сделанную от руки надпись: «Не надо больше писать. Пожалуйста».

Ян внимательно ее изучает.

– Почерк моей бабушки, – говорит он и качает головой. – Все письма приходили на адрес мастерской, а почтой занималась тетя Иоганна. Подозреваю, что она передавала ваши послания не брату, а своей будущей невестке. Понимаете, обе эти женщины отчаянно хотели удержать моего деда в Радебойле. – Ян смотрит на конверт. – Пожалуйста, поймите, она вовсе не была плохой или злой, моя бабушка Карина. Она была хорошей женой и матерью. Они с дедом… жили в согласии. До падения Берлинской стены люди не ждали особых радостей от жизни.

– Когда он ушел? – шепотом спрашивает Поппи.

Ян смотрит на нее, как будто не понимает, о чем речь.

– Тетя хочет знать, когда умер ваш дедушка, – поясняю я.

– Но он еще жив. Насколько я знаю. На прошлой неделе приезжал отец, хотел забрать его в Германию, но дед был слишком слаб для такого путешествия. У него вдруг резко повысилась температура, и его отправили в больницу Святого Леонардо в Салерно. Оказалось, что у него заражение крови.

– Так Рико жив? – дрожащим голосом переспрашивает Поппи.

– Так он жив! – Я вскакиваю. – Мы должны его увидеть!

– Боюсь, вас постигнет разочарование. Мой дедушка, он абсолютно… Забыл, как это называется… Невосприимчив? Неконтактен? Отец говорит, что он ничего не ест и с тех пор, как его увезли из Равелло, не произнес ни слова.

– Я должна его увидеть, – заявляет Поппи.

– Но вы же сегодня улетаете, разве нет? – Ян качает головой. – Салерно в часе езды на восток, вы просто не успеете на свой рейс.

Поппи решительно встает с дивана:

– Я не покину mein Ehemann. Тем более сейчас! – Она произносит это так, как будто готова ринуться в бой против любого, самого грозного противника.

Прежняя Эмилия наверняка нашла бы тысячу оправданий, лишь бы только избежать бабушкиного гнева и вернуться домой. Поппи очень больна, ей надо поскорее показаться своему врачу. Какой смысл ехать к Рико, если он в таком состоянии? В пекарне без меня не справляются, я не могу подвести родных.

Но теперь все иначе.

Я беру Поппи за руку:

– Я тоже останусь.

Тетя крепко сжимает мою ладонь и поворачивается к Люси:

– Я знаю, Лучана, у тебя новая работа, ты должна вернуться.

– И пропустить все веселье? – Кузина криво усмехается. – Ну уж нет, Поппи! Птичка по имени Лучана никуда не полетит.

Через полтора часа мы впятером – Ян с Еленой, тетя Поппи, Люси и я – быстрым шагом идем по чисто вымытому коридору больницы Святого Леонардо. Я толкаю впереди себя коляску, которую врачи дали нам напрокат для Поппи. Она на ходу подкрашивает помадой губы. Сердце у меня бешено колотится.

Господи, пусть Рико еще хоть немного поживет, чтобы они успели попрощаться!

Наконец мы у палаты номер 301. Медсестра раздает нам бумажные маски: необходимо соблюдать стерильность. Ян подает Поппи руку, но моя гордая тетя сама встает с коляски. И автоматически похлопывает себя по голове, как будто хочет поправить волосы. Но сегодня особый день, и она отказалась от парика, только голову повязала шелковым шарфом. Поппи замирает с рукой на лысой голове и втягивает сквозь зубы воздух. Я могу представить, о чем она сейчас думает. Любимый увидит ее лысой.

– Ты великолепна, – говорю я сквозь маску и показываю на дверь. – Пошли!

Салерно, Италия

Жалюзи опущены, в палате полумрак, пахнет дезинфицирующими средствами и гноем. Шипят и мигают медицинские приборы. Мы с Люси и Еленой стоим в сторонке, а Поппи подходит к больничной кровати и зовет:

– Рико!

На безжизненное серое лицо в старческих пигментных пятнах и со вчерашней щетиной словно бы надели маску безмолвного отчаяния. В вену на сгибе руки воткнута игла от капельницы, в носу – кислородные трубки. Тетя со слезами на глазах наклоняется и говорит:

– Рико, это я – Поппи.

Старик на кровати – Эрих Краузе – не двигается. Меня знобит. Он вообще дышит? Поппи гладит его по голове, волосы у него по-прежнему густые, только седые и с виду жесткие. Из ноздрей и ушей торчат волоски. Но я узнаю мужественный подбородок, который описывала тетя, и могу мысленно представить, как красивый молодой парень играет на скрипке на площади Синьории.

– Рико, – напряженным голосом просит Поппи, – очнись. Это я, mein Ehemann! – В каждом ее слове звучит отчаяние.

Рико неподвижен. Ян подходит к нему с другой стороны кровати.

– Opa[75], у тебя гости, – громко и настойчиво говорит он.

– Это я, Поппи, – дрожащим голосом добавляет тетя, трясущейся рукой снимает бумажную маску, медленно наклоняется и целует его в дряблую щеку, повторяя: – Это я, Поппи.

Она поправляет больничную рубашку, разглаживает зеленую ткань. Рубашка слегка съезжает. На плече у Рико виден шрам. Тетя проводит пальцем по зарубцевавшейся ране.

– Что с тобой случилось, любовь моя?

– Пулевое ранение, – поясняет Ян. – Дедушка пытался бежать из Восточной Германии. Сначала в шестьдесят первом, а потом второй раз – в шестьдесят третьем.

Поппи опускает голову на грудь старика; я почти вижу, как тетя излучает гордость, любовь и сострадание.

– Я знала. Я знала, что ты попытаешься вернуться ко мне. Я должна была остаться в Италии и ждать тебя. Прости меня. Прости.