Потом она выпрямляется, а Ян обтирает щеки старика влажной салфеткой.

– Поппи здесь, она пришла. Очнись, дедушка.

– Прошу тебя, Рико, мне столько всего надо тебе рассказать.

В палате воцаряется тишина. Из коридора доносятся приглушенные голоса. Мы ждем, надеемся, молимся, чтобы старик откликнулся на призыв Поппи. Она гладит его по руке, по щекам, неотрывно смотрит на его безжизненное лицо и шепчет, шепчет о своей любви. На это очень больно смотреть, и все равно стоило преодолеть четыре тысячи миль, чтобы увидеть, как Поппи в последний раз прикасается к своему любимому Эриху и говорит ему нежные слова.

Мне кажется, будто бы что-то изменилось. Я подхожу на шаг ближе. Сердце выскакивает из груди.

У больного едва заметно дрогнули брови.

– Рико! – в очередной раз восклицает тетя. – Это я, Поппи. Очнись, mein Ehemann.

Рико морщит лоб. Меня начинает трясти.

Пожалуйста, открой глаза!

Ничего в жизни я еще не хотела так сильно. Я бы отдала этому человеку всю свою энергию до последней капли.

Поппи тихо поет:

– Que será, será. Whatever will be, will be.

У нее хриплый голос, и она фальшивит, но я не слышала, чтобы кто-то исполнял эту песню лучше.

У Рико вздрагивают веки. Я прямо чувствую, скольких усилий ему стоит открыть глаза. Поппи со стоном наклоняется и гладит любимого по щеке.

– Это я, Рико, – срывающимся голосом говорит она. – Я пришла, как мы и договаривались. Приехала в Равелло. На нашу годовщину. Я прождала тебя у собора весь день.

Правый глаз Рико приоткрывается и в ту же секунду закрывается снова.

– Да! – Тетя одновременно смеется и захлебывается от слез. – Это я, любовь моя, твоя Поппи!

Очень медленно, словно собрав все оставшиеся силы, старик открывает глаза.

– Дедушка! – кричит Ян и торопливо надевает ему на нос очки.

Рико моргает и, похоже, вообще ничего не видит. Я из-за плеча Поппи смотрю на его слезящиеся голубые глаза.

Поппи рыдает:

– Мой синеглазый рыцарь! Я люблю тебя, милый. Я так люблю тебя!

Тетя наклоняется и прижимается мокрой щекой к его лицу. Она шепчет ему о своей любви, о своей неувядающей любви, шепчет нежные слова, которые мечтала сказать ему все пятьдесят девять лет разлуки.

Рико снова закрывает глаза.

– Я всегда верила, что мы встретимся снова. Я никогда не переставала тебя любить.

Не знаю, слышит он это или опять впал в забытье. Но Рико снова очень медленно открывает глаза, поднимает худую сморщенную руку, ту, в которой когда-то держал скрипку, и прикасается к лицу моей тети.

– Поппи. – Его потрескавшиеся губы беззвучно шевелятся, но ошибиться невозможно, он говорит: – Mio unico amore.

Остаток дня Рико лежит с закрытыми глазами, как будто все последние силы истратил на признание в любви к Поппи. Может быть, мне это только кажется, но прежняя маска исчезла, и теперь его лицо излучает безмятежность и удовлетворение. Хочется верить, что после всех этих лет, лишь на несколько секунд увидев свою любимую, он наконец-то обрел покой.

Часы посещений заканчиваются. Ян с Еленой уходят, пообещав подождать нас в машине. Мы с Люси тоже покидаем палату, чтобы Поппи могла наедине пожелать доброй ночи своему принцу, тем более что это свидание может оказаться последним в их жизни.

Пока Люси бродит по коридору и разговаривает с Софией по тетиному мобильнику, я достаю свой, чтобы отправить эсэмэску. В Нью-Йорке сейчас полдень, и Мэтт, скорее всего, на работе. Как в нескольких словах описать ему события этой недели?

Я нервно сглатываю и молюсь Богу за Рико.

Отправляю сообщение и набираю номер Кармеллы. Как я и думала, моя милая кузина приходит в восторг, узнав, что может подольше пожить в Эмвилле, ухаживая за котом.

– Эм, не торопись, оставайся в Италии, сколько хочешь, – говорит она. – А теперь устраивайся поудобнее, дорогая, я расскажу тебе о своих делах. У тебя есть минутка или лучше полчасика?

– Нет, извини, мы собираемся уезжать из больницы, а мне еще папе надо позвонить.

– Ну и ладненько, – отвечает Кармелла. – Просто знай, что мне чудесно живется в Эмвилле. Царапка, правда, как всегда, вредничает. Поговорим, когда вернешься.

И наконец я делаю звонок, который откладывала весь день.

Папа снимает трубку после первого же гудка:

– Слава богу, Эмилия, ты дома! – Я представляю, как он стоит за мясным прилавком, прижав плечом телефон к уху, и готовит свежие порции сосисок для покупателей, которые заходят в наш магазин после работы. – Теперь бабушка наконец-то отдохнет. Ты заглянешь сегодня на работу или увидимся вечером?

Сердце глухо стучит в груди.

– Папуля, я еще в Италии. Мы с Люси пока задержимся, побудем здесь с Поппи.

Отец тяжело вздыхает. И я без слов понимаю, как тяжело ему пришлось в последние десять дней.

– Что за глупости, Эмилия?! Ты должна немедленно вернуться. Люси и без тебя прекрасно справится.

– Я нужна тете Поппи.

– А бабушке ты нужна еще больше. Она ждет не дождется, когда уже ты выйдешь на работу. Ты обязана относиться к ней с уважением.

Я смотрю в открытую дверь триста первой палаты, тетя гладит по лицу спящего Рико.

– Ничего я никому не обязана, уважение нужно еще заслужить.

Сама не знаю, как вдруг выдала такое: явно сказывается влияние тети.

– О чем ты говоришь? – не понимает папа.

– Я говорю, что не знаю, когда вернусь домой. Я останусь здесь, насколько потребуется, потому что нужна Поппи.

Мы едем в Равелло. Октябрьская полная луна освещает извилистую дорогу. Поппи сидит между мной и Люси на заднем сиденье. Она положила голову мне на плечо. По радио играет грустная баллада, а я мысленно благодарю Бога.

Люси поворачивается к тете:

– Можно тебя кое о чем спросить, Поппи? Те письма, которые тебе возвращала Карина, они все были отправлены из Италии. А из Штатов ты ему писала?

– Нет, ни разу. Мне было слишком стыдно. – Тетя вздыхает. – Понимаешь, главная обязанность матери – всячески заботиться о своем ребенке. Я не могла признаться Рико в том, что не уберегла нашу малышку, только не в письме. – Она отворачивается к темному окну. – Я должна была подождать, пока не смогу рассказать все, глядя ему в глаза.

1961 год,