– Я оплакивала потерю Рико и уже не могла радоваться рождению дочери. Берлинская стена стала последней каплей. Я упустила дочь, погрузилась во мрак отчаяния и не понимала, как быстро она угасает.

Так вот, значит, как все было. Коммунисты построили Берлинскую стену. Рико оказался в ловушке. Поппи страдала от глубокой депрессии и даже не понимала, что ее ребенок умирает. Я содрогнулась. Но все-таки что именно произошло с Иоганной? Роза поступила правильно, что привезла сестру в Америку. Однако Рико навсегда остался в Европе. Два любящих сердца разлучили жестокие родители и эта треклятая стена.

Я целую руку тети:

– Бедняжка, сколько же всего тебе пришлось пережить! Мне так жаль!

– И мне, – сдавленным голосом говорит Люси. – А что было потом?

– А потом подошел срок Розы. Признаться, мы обе удивились. Когда сестра приехала в Равелло, она не ожидала, что родит так скоро. Так или иначе, все прошло благополучно, и Роза решила назвать дочь Джозефиной, в честь бабушки по материнской линии.

У меня мурашки по всему телу. Одна сестра дает жизнь ребенку, а другая хоронит свою новорожденную дочь. Причем происходит это почти одновременно. И почему боги так жестоки? Неудивительно, что Поппи перенесла всю свою любовь на племянницу.

В салоне автомобиля из колонок звучит печальная баллада. У меня начинает щипать в носу. Люси сворачивает из свитера подушку и, прислонив ее к дверце, тихонько посапывает. Я обнимаю Поппи одной рукой, она вздыхает и даже как будто мурлычет. Сейчас она – ребенок, которого нужно убаюкать. Дыхание Поппи замедляется, тело расслабляется. У меня затекает рука, ее как будто иголками колют. Но я не двигаюсь. Вдыхаю сладкий запах тетиных духов, чувствую, как она ритмично дышит рядом, и надеюсь, что когда-нибудь в будущем смогу закрыть глаза и заново пережить этот момент.

– Мне следовало быть настойчивее. Я виновата в том, что мы с тобой так редко виделись, – шепотом говорит Поппи. – Прости меня, Эмилия.

Я глажу ее по легкому пуху на голове:

– Тебе не за что извиняться. Ты пыталась. Но бабушка не позволила мне… – Я умолкаю; я уже взрослая, и несправедливо винить во всем бабушку.

– В следующий раз, когда увидишь Розу, скажи ей, что мне очень жаль, что все так вышло. Передай моей сестре, что я люблю ее.

Дядя Дольфи был прав. Примирение подарит Поппи покой… И бабушке, возможно, тоже.

– Почему ты не хочешь сказать ей это сама? Мы можем позвонить Розе завтра.

Поппи трясет головой:

– Я звонила Дольфи перед отъездом из Штатов. Мы с ним очень мило побеседовали. Но Роза… она даже не станет со мной разговаривать.

Я от злости стискиваю зубы:

– Она упрямая, прямо как моя старшая сестричка.

– Это верно. Я много раз пыталась достучаться до Дарии.

Я удивленно смотрю на тетю:

– Правда? Она мне никогда не рассказывала. Тебе, наверное, было очень обидно?

– Ерунда. Мы с тобой вместе, и этого достаточно.

– Да. Все хорошо, просто замечательно, – шепчу я и целую Поппи в макушку. – И спасибо тебе.

– Я люблю тебя, Эмилия.

– И я тебя, бабушка.

Я оговорилась, но почему-то не тороплюсь исправить ошибку.

И тетя тоже меня не поправляет.

Ян высаживает нас около пекарни и вручает Поппи связку ключей от старой квартиры Рико.

– Она в вашем распоряжении, живите там, сколько захотите. А я сам пока переберусь к Елене.

Люси помогает Поппи переодеться в ночную сорочку и уходит спать на диван в гостиной. Я смачиваю платок и вытираю им мягкие щеки тети.

– Всегда мечтала еще хоть раз переночевать в этой комнате, – говорит она, глядя на стену над дверью. – Рико вырезал здесь наши инициалы. Их просто не видно, но они все еще там.

– Я знаю. Он очень тебя любил.

– И сейчас любит, – напоминает Поппи, и мне становится стыдно, что я употребила прошедшее время.

Свежие простыни похрустывают, когда я укрываю ими тетю, которая сворачивается, как котенок. Я устраиваюсь рядышком и выключаю лампу на прикроватном столике. В комнату с площади просачиваются полоски янтарного света.

– Ты позвонила Броуди в Пенсильванию? – спрашивает Поппи.

– Да. – Я мысленно благодарю ее помощника по хозяйству. – Он сказал, что будет с радостью присматривать за фермой до твоего возвращения. И просил тебе передать, что каждый день занимается выездкой Хиггинса и держит его в форме.

Поппи кивает:

– Броуди отказался от прибавки жалованья, хотя, видит Бог, деньги ему не помешают. Я тебе говорила, что он потерял ногу во Вьетнаме? Никогда ни одной жалобы от него не слышала. Настоящий мужчина, весь в покойного отца.

Сейчас даже кажется странным, что у Поппи была другая долгая жизнь без Рико. У нее были отношения с отцом Броуди, которого она называла своим компаньоном. Жизнь моей прекрасной тети близится к концу, и мне хочется узнать, жалеет ли она о чем-нибудь.

– А тебе никогда не хотелось снова выйти замуж? Родить еще детей?

– Нет, – не раздумывая, отвечает Поппи. – Хотя я действительно любила Томаса.

– Отца Броуди? А разве он не был для тебя просто… утешительным призом?

Тетя поворачивается ко мне:

– Когда-нибудь ты поймешь, Эмилия: с возрастом становишься щедрее и уже не так скупишься на слово «люблю», как в молодости. Томас заново научил меня смеяться. А я, надеюсь, послужила ему неплохим утешением после смерти жены. Мы были хорошими товарищами, Томас и я. – Тетя улыбается, словно вспоминает добрую историю.

Бриз шуршит тонкими занавесками.

– А тебя не расстраивает, что Рико женился на Карине?

– Я бы расстроилась, если бы он не женился. Понимаешь, Эмилия, любовь может обойтись без страсти, а страсть – без любви.

В комнате становится очень тихо. Я вспоминаю улыбку Мэтта, приподнимаюсь на локте и пытаюсь разглядеть в темноте лицо Поппи.

– Ты действительно в это веришь? И правда думаешь, что можно вступить с человеком в серьезные отношения, может быть, даже создать семью, не испытывая к нему сильных чувств?

– Я знаю, что такое случается сплошь и рядом.

Мне становится не по себе. Я хочу кое-что выяснить. Такое впечатление, будто я разговариваю с мудрецом, который знает ответ на вопрос, над которым я годами ломала голову. И теперь все зависит от того, что именно Поппи мне скажет.

– Но разве это честно? Неужели этого достаточно? Разве мне… разве всем не следует ждать любви, от которой бросает в жар?

Поппи улыбается:

– А на этот вопрос, дорогая, каждый отвечает сам. Я вот, например, к восьмидесяти годам поняла: любовь выступает в самых разных амплуа. Муж. Утешитель. Защитник. Любовник. Товарищ. Рико – моя единственная настоящая страсть. Но я очень многое могу сказать в защиту любви, которую дарят преданная дружба или просто добрые товарищеские отношения. Особенно в мире, который порой так и норовит врезать тебе кулаком под дых.