Но и здесь капитализм сталкивается с множеством противоречий. Пространственные барьеры можно сокращать лишь путем производства специфических пространств (железных дорог, шоссе, аэропортов, передающих узлов связи и т. д.). Кроме того, пространственная рационализация производства, обращения и потребления, осуществленная в один момент времени, может оказаться непригодной для дальнейшего накопления капитала в более поздний момент. Производство, реструктуризация и увеличение пространственной организации – это в высокой степени проблематичный и очень затратный процесс, сдерживаемый необходимостью масштабных инвестиций в физические инфраструктуры, которые уже нельзя ликвидировать, и социальные инфраструктуры, которые всегда меняются медленно. Аналогичным образом постоянно воздействующий на отдельных капиталистов стимул к перемещению на территории с менее значительными издержками или большей прибылью сдерживается расходами на такое перемещение. Следовательно, интенсификация конкуренции и начинающиеся кризисы, как правило, ускоряют ход пространственной реструктуризации посредством выборочного и специфичного для конкретных мест обесценивания активов.

Однако эти общие тенденции и затруднения следует рассматривать на фоне расходящихся интересов и классовой борьбы, поскольку сдвиги во временнóй и пространственной организации практически неизбежно распределяют социальную власть, изменяя условия финансовой выгоды (в форме заработных плат, прибылей, прироста капитализации и т. д.). Верховный контроль над пространством всегда был принципиальным аспектом классовой (и внутриклассовой) борьбы. Например, в 1815 году Натан Ротшильд использовал свою не имевшую конкурентов информационную сеть, чтобы первым узнать новость о победе Веллингтона над Наполеоном при Ватерлоо, срочно продать свои активы, запустить панику на рынке, а затем войти в этот процесс и подобрать по бросовой цене всевозможные активы, которые позволили ему заполучить «самое быстрое незаслуженное состояние, когда-либо имевшее место» [Davidson, Rees-Mogg, 1988]. Кроме того, капиталисты вполне охотно используют пространственные стратегии в конкуренции друг с другом. Множество примеров подобной практики предоставляет борьба разнообразных интересов в железнодорожной сфере, а Ида Тарбелл [Tarbell, 1904, р. 146] описывает Джона Дэвисона Рокфеллера, «склонившегося над картой и с военной точностью [планирующего] захват стратегических локаций на схеме размещения нефтеперерабатывающих мощностей восточного побережья США». Господство над рыночными сетями и пространствами остается фундаментальной корпоративной задачей, и обостренная борьба за доли рынков во многом ведется с точностью военной кампании по захвату территории и пространства. Принципиальным ресурсом в таких сражениях становятся точные географические данные (включая любую инсайдерскую информацию, от политического развития до урожайности зерновых и трудовых конфликтов).

По этим же причинам способность воздействовать на производство пространства является важным средством приращения социальной власти. В материальном плане это означает, что те, кто способен влиять на пространственное распределение инвестиций в транспорт и коммуникации или на территориальное распределение административной, политической и экономической власти, зачастую могут пожинать материальные выгоды. Охват подразумеваемых этим утверждением явлений действительно очень широк – он максимально варьируется от побуждения одним соседом другого помочь повысить стоимость местного жилья, покрасив подъезд, до системного давления со стороны девелоперов недвижимости в пользу проведения водопровода и канализации, чтобы повысить стоимость принадлежащих им земель, и до интереса военных подрядчиков в обострении геополитических трений (таких как холодная война), являющихся средством обеспечения более крупных и более выгодных военных контрактов. Важным может быть и влияние на способы репрезентации пространства, равно как и на пространства репрезентации. Например, если удается убедить рабочих в том, что пространство является открытым полем игры капитала, но закрытой территорией для них самих, в таком случае у капитала накапливаются принципиальные преимущества. Уступая превосходящим силам мобильности капитала (см. часть II), рабочие могут оказаться более склонными к уступкам из опасений в бегстве капитала, нежели в том случае, если бы они были убеждены, что капитал не способен перемещаться. Если же обратиться к примеру из области пространственной репрезентации, то геополитические угрозы можно отчасти производить с помощью определенного типа картографического проектирования (который объединяет образы «империи зла» наподобие России с угрожающим геополитическим положением), и в этом случае значительная власть оказывается у тех, кто распоряжается техниками репрезентации. Если картина или карта стоит тысячи слов, то власть в сферах репрезентации может в конечном счете оказаться столь же важной, что и власть над материальными характеристиками самой пространственной организации.

Подобные соображения давно вошли в качестве ключевых детерминант в динамику классовой борьбы. Думаю, здесь можно применить простое правило: те, кто распоряжается пространством, всегда могут определять политику для конкретного места, даже несмотря на то что (и это принципиальное следствие) для распоряжения пространством прежде всего необходимо контролировать какое-то место. Соотношение способностей движений рабочего класса и буржуазии распоряжаться пространством долгое время было важным конституирующим элементом во властных отношениях между ними. Например, Джон Фостер в работе «Классовая борьба в ходе промышленной революции» подробно описывает несколько случаев, когда владельцы мельниц с трудом контролировали своих работников, поскольку местные силы правопорядка были склонны симпатизировать (пусть даже благодаря родственным связям) повстанцам, а также потому, что было трудно призвать дополнительную помощь с надлежащей скоростью. Вместе с тем совсем иная история имела место в ходе масштабной железнодорожной стачки [1877 года] на восточном побережье США, когда владельцы железных дорог точно так же оказались лицом к лицу с местными вооруженными группами, склонными к активным действиям. Однако телеграф не только позволил молниеносно вызвать федеральную помощь, но и настолько способствовал распространению ложных известий, что рабочие вернулись на свои места в Сент-Луисе и Балтиморе, а забастовка стремительно пошла на спад в разных точках вдоль телеграфной линии. Верховный контроль над пространством дал капиталистам дополнительное преимущество в этой неравной, но напряженной борьбе за власть, даже несмотря на то что пресса в ходе этого инцидента играла на стороне труда, будучи настроенной в пользу рабочих гораздо сильнее, чем сейчас.

Дифференцирующие капитал и труд способности к географической мобильности не были неизменными на протяжении времени и не были равнодоступны для различных групп капитала и труда. Когда либо у капиталистов, либо у рабочих имеются значимые активы, зафиксированные и неподвижные в пространстве, ни одна из этих двух сторон не в силах использовать свой потенциал географической мобильности против своего оппонента. В первые годы промышленной революции квалифицированные не привязанные к конкретному месту рабочие, скажем, в металлургии, перемещались по всей Европе, используя свой превосходящий потенциал географической мобильности для собственного финансового преимущества. Современные домовладельцы, обремененные долгами в условиях слабого рынка недвижимости, обладая значительными социальными интересами в том, чтобы оставаться в конкретном районе, гораздо более уязвимы. Хотя некоторые капиталисты определенно более мобильны, чем другие, все они вынуждены в той или иной степени «пускать корни», и многие в результате не могут позволить себе смену локации. Однако различные аспекты, присущие положению капиталистов, зачастую усиливают их. Накопление обеспечивает капиталистов необходимыми для экспансии средствами, так что их выбор всегда предполагает альтернативу: либо расширяться in situ[74], либо открывать дочернее предприятие где-то еще. Стимул идти вторым путем со временем возрастает просто в силу издержек перегрузки, связанных с расширением на исходном месте. Межкапиталистическая конкуренция и текучесть денежного капитала в пространстве также усиливает географические рационализации места в качестве части динамики накопления. Такие процессы часто наверстываются в динамике классовой борьбы. Например, Дэвид Гордон приводит примеры переноса промышленности Новой Англии в пригороды в начале ХХ века, прямо преследовавшие цель избежать более активной организации труда в крупных городах [Gordon, 1978]. Для сравнительно недавнего периода можно вспомнить бесчисленные случаи, когда в условиях возросшей конкуренции, технологических изменений и быстрой реструктуризации решения о перемещении промышленных производств принимались из соображений достижения лучшей трудовой дисциплины. Как утверждается в одном недавнем консалтинговом отчете, если капиталисты в Соединенных Штатах хотят избежать объединения рабочих в профсоюзы, им нужно попробовать раздробить трудовой процесс на отдельные компоненты, для каждого из которых требуется не более 50 рабочих, и размещать производственные единицы как минимум в 200 милях друг от друга. Условия гибкого накопления повышают потенциал использования подобных вариантов, а не наоборот.