Как бы я не старался ненавидеть собственную мать, но стоит всё же отдать ей должное. В те времена она приложила все свои силы, чтобы почаще закрывать мне глаза на ту жестокость, что нас окружала и незаметно прочерчивала границы в моей голове. Она была против насилия. Всегда. Потому что сама попадала под раздачу психованного мужа. Но не нужно её жалеть. Она знала с кем живёт. Знала от кого рожала ребёнка. Знала и терпела. Это её выбор. Взрослый и осмысленный. Власть, вседозволенность и деньги вскружили голову и затмили весь ущерб, что ей приходилось выносить.

Я же был большей жертвой. Я был беззащитным ребёнком, которому определили путь, не задумываясь о риске и моральном истощении. Если маменька убегала от проблем, заводя интрижки на стороне и в случае конца по крупицам собирала гарантию своей неприкосновенности, то мне некуда было бежать. Мне ломали психику, управляли умом и закаливали твёрдость характера. Меня учили жизни последние подонки. О таких вещах, как любовь, дружба и доверие, и речи не могло быть.

Женщины — это предметы потребления.

Друзей нет, есть только враги.

Верить никому нельзя, если не хочешь подохнуть с ножом в спине.

Мне даже не приходило в голову проанализировать эти наставления. Я просто слепо верил, пародируя отца.

Прошло много лет. Вот-вот я увижу его снова и только сейчас я чувствую, что моё самоуважение обострилось до предела.

Я не стал таким, как он.

Я нашёл свою любовь. У меня самые лучшие друзья. И я знаю, что все они будут со мной до конца.

— Заходи, Вальков. К тебе посетители. — доносится чей-то голос и дверь позади меня открывается, заставляя своим мерзким скрипом собрать последние силы воедино.

— Кто? — эхом отдаётся в ушах знакомый металлический тон.

Прячу глубоко внутри всё то, что мне дорого и тех, ради кого я дышу, натягиваю на лицо маску безмятежности и уверенно оборачиваюсь:

— Я.

ИГОРЬ.

— Личной стражей обзавёлся? — без единого проявления чувств подначивает отец, обводя считывающим взглядом каждого из моих людей.

В то время, как я смотрю только на него и невольно впитываю каждую чёрточку его лица. Изменился. Очень.

Постарел. Осунулся.

И ещё сильнее обозлился.

Нет того ядрёного, полного сил, здоровенного мужика.

Тюрьма сделала своё дело.

Передо мной стоит настоящая бандитская рожа.

Бритый череп, глубокие морщины, серого оттенка кожа, перебитый нос, клочковатая борода.

Одно осталось мне знакомым — волчий взгляд.

На меня в упор смотрят горящие от ненависти глаза. Мои собственные глаза.

Если в голубых глазах маменьки застыла просто замёрзшая вода, то у отца они вобрали в себя всю ущербную темноту подвала, в котором он находился.

Мрачная топь.

В сердце закрадывается неподдельный страх.

Мне даже представить страшно, что поселилось в голове у человека, что отбывает наказание больше двадцати лет.

— Они держат наготове нашатырный спирт. — блокирую всякую возможность проникнуть в моё сознание. — Боялся упасть в обморок.

— Так боишься меня? — кривит издевательскую ухмылку.

— Так воняет от тебя. А я аллергик. — сам не знаю, зачем нападаю, но язык просто выворачивает, чтобы выговорить всё, что копилось годами.

— Клоуном что ль стал? — с самоуверенным видом входит в помещение отец.

— Разочарован? — стою на месте, ощущая гамму неопределённых чувств.

Всё закрутилось и я никак не могу различить, то ли мне его жалко, то ли я его ненавижу, то ли испытываю угрызения совести, что позволил ему превратиться в это призрачное подобие моего отца.

— Другого и не ожидал. — будто выставляя на позор, переводит взгляд на Барсова-старшего. — Вырастил себе подобного, а, Марк?

— Рад, что ты это заметил, Олег. — с благородством отвечает генеральный, держа высоко подбородок, как и подобает достойному покровителю.

— Смотрю, раздобрел ты! — с нескрываемым презрением очерчивает его фигуру Вальков. — Жизнь на славу, да?

— Не без того. — спокойно откликается Марк Миронович.

Сдержанно на это улыбнувшись, отец задерживает взгляд на Яне, кидает сравнительный на меня и с важным видом усаживается на стул рядом с Глебом.

— Ленка от сифилиса-то ещё не подохла? — специально злорадствует он, напоминая о беспорядочных связях моей матери.

Внутри всё напружинивается, готовясь выйти произволом, но меня останавливает сделанный в мою сторону шаг Яна.

Резкая перемена эмоции и вот я уже хладнокровно отвечаю:

— Ну, ты же жив.

Не задумываясь о его реакции, мысленно ставлю себе зарубку, что нахождение матери за границей продлится ещё очень долго, пока я не удостоверюсь, что Вальков не захочет к ней наведаться и угостить холодным блюдом — местью.

Со смехом, выставленным напоказ, он достаёт из кармана своей поношенной одежды сигарету и подмигивая охраннику, провокационно щёлкает зажигалкой:

— Кончай с этой жеваниной. Ты же сюда припёрся не для того, чтобы мне в любви признаваться.

Прерывисто вздохнув, киваю и встаю напротив него:

— Ты прав. У меня к тебе есть разговор.

— Вышли все. — не сводя с меня неподвижного взора, делает затяжку Вальков.

Кожей чувствую, как нагнетается атмосфера. Каждого знаю по отдельности и никто из них не потерпит указки зэка.

С ними этот номер не пройдёт, но я вынужден с явным сожалением обвести друзей просящим взглядом и позволить отцу вдоволь отвести душу, измываясь над неудачником-сыном.

Приняв во внимание моё желание, Барсов-старший одним взглядом разгоняет остальных мужчин и с усилением толкает неохотно уходящего Яна в спину.

Даже бровью не веду, когда исчезает и сам охранник. Вальков здесь давно верховодит. Это не секрет.

— Чёлка у тебя пидорская. — начинает с комплимента отец.

— Тебе виднее. — хмыкаю я, садясь рядом с ним.

— Ты кому зубы показываешь, фраер? — скалится на меня щербатым ртом мужчина. — Так и не усёк, кто перед тобой?

— Передо мной тот, кто мне жизнью обязан. — собираю всю свою свирепость и даю ему убедиться, что я пришёл сюда не лясы точить, а взыскать должок. — Я выкупил право на твою жизнь, поэтому ты сейчас замолкнешь и будешь меня слушать.