Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он легонько стукнул меня по спине, но я его удара чуть не свалился под стол. Потом он обвил рукой мою шею. Мне показалось, что он не столько просит меня о какой-то помощи, сколько дает роздых собственному языку. Взял стакан воды и торопливо выпил его – в три глотка! Не дождавшись ответа, но, считая, видимо, невежливым настаивать на моем ответе, он продолжал:
– Не работаете, так? Завтра за вами зайдут ребята из нашей партии, инша Аллах! Отведут вас в комитет. Только, пожалуйста, напишите на этом листке ваш адрес…
Я взял листок из его рук и под изумленными взглядами Марьям и Махтаб, сам не веря тому, что делаю, написал свой адрес. И вновь, уже внимательнее, вгляделся в Абу Расефа. Было в нем сходство с сейидом Моджтабой, хотя тот был худенький и невысокий, а этот – массивный, огромный, настоящая горилла! Но сходство имелось: оба говорили очень быстро, оба знали, что им отпущена короткая жизнь… Оба хотели, чтобы их борьбу поддерживали все окружающие…
Я писал адрес, а Абу Расеф даже в эти мгновения не молчал, а читал нечто вроде наставления Марьям и Махтаб. Почему мы не можем иметь свою мусульманскую Жанну д’Арк? Мне даже показалось, что он хочет наряду с моим взять и адрес Махтаб! Чтобы помешать этому, я сказал:
– Мы сами в Иране живем под гнетом, в условиях диктатуры. Это, конечно, не повод отказываться, завтра я буду в вашем комитете. Но все-таки не нужно забывать, что у нас диктаторский режим и что нам бы лучше бороться за свободу своего народа, а не вашего!
Он кивнул, при этом растянул свои толстые губы в улыбке:
– А разницы опять же нет! Народ – это всегда угнетенный народ, не важно, какой именно… Слава Аллаху, который унижает гордецов и возвышает угнетаемых! Главное то, чтобы человек в каждый миг своей жизни был занят борьбой за угнетенный народ. А какой именно это миг, какая работа, какой народ… Это не важно. Кстати! Сейид Али! Вы даете согласие на наш брак с Марьям-ханум?
Ответа моего он ждать не стал. Я погрузился в размышления о том, что именно должен говорить жених во время традиционной иранской свадьбы и что именно должны отвечать члены семьи невесты.
– Значит, вы согласны…
Слава богу, до того, как я успел что-либо высказать, в разговор вмешался месье Пернье. Блестя своей потной, лысой, красной головой, он уже какое-то время стоял рядом, надеясь поймать паузу и обратиться к нам. И вот он воспользовался секундной паузой в речах Абу Расефа и протянул мне меню. Самого Абу Расефа он как будто боялся, потому что попросил меня передать ему меню. Потом накинул салфетку на руку и с достоинством поклонился:
– Месье Али, вам кофе «Дарьяни», госпоже Махтаб кофе по-турецки, госпоже Марьям, как всегда, кофе по-французски со сливками… А новый гость чего желает?
Абу Расеф, небрежно бросив меню на стол, махнул рукой:
– Разницы нет! Мне то же, что и сейиду Али…
Я рассмеялся, но поправил его:
– Нет, сегодня в честь нового гостя если есть, то шоколадный торт прибавьте…
Месье Пернье опять наклонился и с довольным видом ответил:
– Да, есть вкуснейший торт. С большим удовольствием подам. Не знаю, кстати, в курсе вы или нет, месье Али! Месье Сартр очень любит наш шоколадный торт, сегодня он к нам как раз перед полуднем…
Но Абу Расеф, совершенно не слушая хозяина кафе и, словно вдруг вспомнив что-то, заговорил:
– Знаете что, Марьям-ханум? Вообще-то мы в партии не очень любим Жана Поля Сартра… При всем его свободомыслии он в вопросе Алжира ведет себя узко. А представьте, как было бы хорошо, если бы он принял участие в нашем митинге! Если бы хоть часть той энергии, что он тратит на борьбу с империализмом, на еврейский вопрос, на защиту Кубы…
Я был рад тому, что Абу Расеф оставил вопрос женитьбы. И тихонько сказал Махтаб:
– Вчера я ошибся насчет его аппетита. Бояться надо не того, что он съест нас с тобой, а того, что он мозги наши съест!.. А от головы его очень сильно пахнет мясным соусом…
Махтаб молча кивнула, а Абу Расеф, оказывается, расслышал мои слова:
– О чем вы говорите? Мясной соус? Моя голова? Что это?
– Разницы нет, – ответил я.
Он меня не понял, но мы – втроем – рассмеялись… Впрочем, оставим это. В этот вечер мы насладились вегетарианской пищей. И не знали мы, что на самом деле это и есть свадебный ужин Марьям…
…В конце концов, после того как Абу Расеф разрешил вопросы Алжира и Франции, Сартра, борьбы за свободу и ислама, он вновь вернулся к вопросу женитьбы. И я сам не знаю как, но он все-таки получил мое согласие. Говоря тем же тоном, каким рассуждал о политике, он заявил:
– Слава Аллаху, предусмотренное шариатом согласие родных соблюдено, свидетели присутствуют, но Марьям-ханум! Я беру вас в жены, а калымом считаю всю свою жизнь, которую отдаю вам с той беззаветностью, с какой я отдаю ее делу революции…
Марьям вдруг на ломаном арабском языке, который уж не знаю, когда она выучила, объявила:
– Кабáлту![72]
Абу Расеф выдержал небольшую паузу. Затем мягко положил свою руку на руку Марьям и объявил:
– С этого момента все мои идеалы и вся моя жизнь – это вы… Я не предам вас никогда… А если я когда-то выпущу вас из рук, я даю слово, клянусь на Коране, что отброшу все свои идеалы… Ибо нет для меня ничего более дорогого, чем верность нашей с вами клятве…
Я и Махтаб сидели как громом пораженные, не зная, что сказать. Все это длилось не более пяти минут. Я чувствовал сильную тревогу, но видел уверенность на лицах этой пары, снимающую опасения. И я надеялся, что они будут жить счастливо. Мы все молчали, и довольно долго. Нарушил тишину сам Абу Расеф. Он убрал свою руку с ладони Марьям и повернулся ко мне, обнял меня и сам сказал вместо меня:
– Да благословит вас Аллах!
Я взглянул ему в лицо. Слезы дрожали в его черных глазах и текли по его смуглым щекам. Это уже был не Идмихляль, не «горилла», не подозрительный подпольщик… Это был мой зять, Абу Расеф.
Вскоре наша встреча вновь приобрела привычные черты вечеринки в кафе. Абу Расеф заговорил в своей обычной манере о предстоящем на следующей неделе митинге и о своих планах на будущее. О том, какую важную роль может сыграть Марьям в работе комитета. О том, что завтра за мной заедут и что я мог бы взять на себя часть работы Муниса. О том, что завтра будет большой пир в комитете по поводу их с Марьям свадьбы, на который он – раньше, чем нас, – пригласил уже многих друзей… И я тоже постепенно вернулся в привычное свое состояние, взглянул на стул, который раньше был рядом со мной пустым… А теперь на нем сидел Абу Расеф. Пустых мест больше не было. Были Махтаб и я, Марьям и Абу Расеф. В глубине души я был счастлив. До такой степени, что даже счел возможным поддразнить Марьям.
– Аллах послал этого Абу Расефа, – сказал я ей тихонько. – Он как ангел-спаситель…