Я же все еще ковылял по этой литературной жизни, строя планы на новую книгу. А Куэрри меж тем фаталистически расставались с очередным протеже и переходили к следующему.

Мы были знакомы, но не близко — я учился в том же университете, что и Кен Куэрри (застрявший в паре шагов от баронетского титула), а потом периодически встречал его с супругой на разных литературных мероприятиях. Кейт Куэрри даже выступила с речью на одной из моих презентаций, похвалив меня как писателя, который «учится по мере движения вперед». Я понял это так, что мне еще учиться и учиться. Но она хотя бы признавала факт моего существования. Посему, когда я увидел эту парочку покидающей офисное здание — наверняка были у Фрэнсиса, который вместо хождения по издателям предпочитал заманивать их к себе изысканным подбором фуршетных блюд и элитных сортов солодового виски, — у меня не было причин не помахать им рукой, приглашая составить мне компанию за столиком. После визита к Фрэнсису чашечка кофе им не повредила бы.

Завязался обычный литераторский разговор — кто нынче на подъеме, кто на спаде, кого из авторов Фрэнсиса они печатают (имена оказались мне незнакомыми), как идут дела в сфере дебютных романов и напоследок как идут дела у меня.

— Ты ведь в «Сцилле»? — уточнила Кейт Куэрри, откидывая с глаза прядь волос.

Я упомянул «глаз» в единственном числе намеренно. Дело в том, что глаз у нее был один, но работал он за троих: в считаные секунды оглядел сидящих за столиками, затем впился в меня и даже сделал попытку заглянуть мне в самую душу.

— Да, — сказал я, — такова кара за грехи мои.

Кен Куэрри понял мой намек с ходу:

— Сэнди Фербер?

Я кивнул, вложив в это движение добавочный смысл: «Но теперь с этим покончено».

Кейт Куэрри содрогнулась: Сэнди Фербер — брр!

В идеальном мире Куэрри сразу же вцепились бы в освободившегося автора хотя бы из желания насолить Флоре. «Гай Эйблман! Какая удача, что мы встретились с ним в тот самый день, когда он решил порвать со своим прежним издательством!» Но если супругов Куэрри и посетили подобные мысли, они оставили их при себе.

Когда-то они были школьными учителями (по крайней мере, Кейт Куэрри точно была учительницей, тогда как о ее муже, без-двух-шагов-баронете, таких точных сведений не имелось), а в издательский бизнес пришли после того, как составили и напечатали за свой счет антологию детских сочинений. Ничего общего со слюнявым «Двойным Апортом». Дети, которыми занимались Куэрри, в своем мире не видели породистых собак — им чаще доводилось видеть собачатину в своем рагу. Наркотики, насилие, уличные банды, секс на школьном дворе — таков был их личный опыт, и Куэрри попросили их об этом написать. Пишите о том, что знаете, дети.

Кен Куэрри был в кожаной куртке от Ральфа Лорена поверх майки с изображением какой-то рэперской физиономии. Кейт Куэрри, которая всегда казалась мне готовой рассыпаться на части, была — вероятно, во избежание этого — плотно упакована в джемпер и застегнутый на все пуговицы коричневый кардиган. Как она умудрялась декольтироваться при таком обилии вязаной одежды, для меня оставалось загадкой, но куда бы я ни смотрел, взгляд невольно смещался на ее узкие, вытянутые, молочно-белые груди. Интересно, как реагировал на это зрелище Фрэнсис, известный своим пристрастием к сиськам. Или он старался смотреть ей в глаз?

Поскольку никаких деловых предложений от супругов не воспоследовало, я перевел разговор на мою новую книгу.

— Впрочем, ваша сфера — это дебютные романы, — добавил я со смехом, — а мой вряд ли подойдет под эту категорию.

Они быстро переглянулись.

— Мы занимаемся не только этим, — сказала Кейт Куэрри, задетая намеком на их профессиональную ограниченность. — Мы всегда готовы издать какую-нибудь смелую новаторскую вещь — не важно, дебютную или нет.

Кен Куэрри взглянул на меня вопросительно. Достаточно ли смелой и новаторской будет моя новая вещь?

В ответ я изобразил улыбку типа «не-мне-самому-судитьо-своих-шедеврах». Понятие «новаторский» вызывало у меня еще большее беспокойство, чем слово «дебютный», хотя, конечно, это были вещи разного порядка. Поскольку я не мог рассчитывать на «повторный дебют», мне оставалось только смелое новаторство. Но в чем была суть этого новаторства? Мне, например, казалось вполне смелым и новаторским уже то, что я сумел стать писателем, выйдя из среды провинциальных торгашей. Моя мама читала только журналы мод и желтую прессу. Отец ни разу в жизни не открыл книгу с намерением ее прочесть. Они отправили меня в самую никчемную из местных школ (хотя им было вполне по средствам оплатить мое обучение в частной) с расчетом на то, что и я никогда не стану совать нос во всякие книги. При этом я был евреем в стране гоев (да-да, помню, я говорил о нееврейском характере нашей семьи, но это не лишает меня права сослаться, когда нужно, на свое еврейство). Какие еще новаторские прорывы я должен был совершить, чтобы остаться в печати? Однако не мне было удивлять прорывами двух бывших учителей рочдейлской школы — по слухам, Кен все же проучительствовал там одну неделю, — которые видели детей, в пятилетнем возрасте побиравшихся на улицах, питавшихся собачатиной, посылавших сестер торговать собой для оплаты обучения, а в финале прорывавшихся в престижный Оксфорд.

— Наименее подходящий человек для оценки литературного произведения — это его автор, — сказал я, слегка покраснев, дабы подчеркнуть собственную скромность. — Однако у меня такое чувство, что я существенно поднял планку по сравнению с моими предыдущими романами. Боль стала куда сильнее, а отчаяние — глубже. Это книга о человеке, умирающем от опухоли мозга… — Я хотел добавить, что опухоль стала следствием его привычки пить водку через глаза, но вовремя сообразил, что Кейт Куэрри вполне могла лишиться глаза по аналогичной причине.

Было непонятно, слушают они меня или нет.

— В целом, — продолжил я, — это герой французского типа…

— То есть он философствует во время траха?

— Именно так. Мне всегда казалось, что трах, не анализируемый непосредственно в процессе траханья, как-то скучноват. Но, кроме того, его французскость выражается в разрушительности. В нечестивом беспокойстве, которое он сеет вокруг себя.

Я скосил взгляд на Эрнеста Хемингуэя — уловил ли он скрытую цитату? — но оказалось, что он уже покинул столик и шагает прочь по велосипедной дорожке, не обращая ни малейшего внимания на крики и сигналы рассерженных велосипедистов.

— В чем конкретно выражается его нечестивость? — спросил Кен Куэрри.

— Этого бродяги?

— Я о твоем герое.

Кейт Куэрри поплотнее закуталась в свой кардиган в предвкушении моего ответа.

— В сексуальной распущенности, например. Он вступает в связь не только с женой своего брата, но и с ее матерью.

Понятно, что меня такое поведение шокировало, однако я не учел, что супругам Куэрри, с их трущобным опытом, оно могло представляться вполне обыденным, чтоб не сказать нормальным.