кроме спора с «диалектиками», то есть Сократом и Платоном, за этим новым словом Аристотеля нет.

Правда, это нисколько не умаляет значимости самой постановки вопроса о том, как проявляется душа и где обнаруживаются ее признаки, отличные от телесных. Кроме того, говоря об отличии «ученого» от диалектика, он ставит еще один вопрос:

«А именно: диалектик определил бы гнев как стремление отомстить за оскорбление или что-нибудь в этом роде; рассуждающий же о природе – как кипение крови или жара около сердца. Последний приводит в объяснение материю, первый – форму и сущность, выраженную в определении (logos)» (402а 30–403b).

Это вопрос о путях психологии – через «фюзис» – в физику, то есть психофизиология. Или через «псюхе», то есть собственно психологический.

Примеры, приведенные Аристотелем, опять крайне неудачны и смущают даже современных материалистов:

«Психологию он рассматривает как науку, опирающуюся не только на наблюдение фактов психической жизни, но и на знание соматических (телесных) процессов и явлений, происходящих в человеке. И если его психологические гипотезы, простроенные на этих наблюдениях, для современного исследователя часто – представляются (и на деле оказываются) крайне наивными и порой грубыми, то причина этой наивности и грубости в характерной для науки времен Аристотеля бедности, недостаточности и недиферинцированности эмпирического изучения природы, и в частности, эмпирического изучения природы человека» (Асмус, Трактат «О душе», с.51).

Иными словами, извините, наука тогда еще была так слаба, что ничего не знала о природе человека…

Значит, все, что сказал «отец психологии», как считает сегодня его детище, было лишь мнением, впоследствии опровергнутым. От всей Аристотелевской психо-физиологии современной наукой взято лишь одно – жесточайшее убеждение, что ответы на психологические вопросы надо искать в теле и телесных процессах.

А зачем Аристотелю такое мнение? Не хочется повторяться, но когда продираешься сквозь Аристотелевские сочинения, то невольно хочется повторять и повторять: бедняга, он не виноват, что так туманно пишет – тогда еще толком ничего о человеке не знали! Но тут же приходит вопрос: а почему же тогда так ясно пишет Платон? Почему его хочется читать и читать? И более того, у него постоянно учишься и ощущаешь, что очень до многого не дорос, по сравнению с древнегреческой наукой!

Кто ясно мыслит, тот ясно излагает? Иными словами, когда грек времен Платона и Аристотеля говорит дело, мы его понимаем не хуже своего современника. А когда он темнит и напускает туману, я вправе предположить, что он что-то прячет, что-то умышляет, что-то стыдится говорить искренне.

А то, что в различии путей отразилась борьба Аристотеля с Платоном и Сократом, видно и из этого его противопоставления материи и формы:

«Последний приводит в объяснение материю, первый (то есть диалектик – А. Ш.) – форму и сущность, выраженную в определении». Аристотель сам говорил, что Сократ занимался определениями, значит, это слова про Сократа. Хотя это и так ясно.

Но вот далее, сам давая определение сущности, Аристотель, по сути, дает образ психологии в собственном смысле слова, как ее понимали Сократ или Платон.

«Ведь сущность вещи, выраженная в определении, есть ее форма, и если вещь имеется, то форма необходимо должна находиться в определенной материи» (Аристотель, т.1, «О душе», 403b).

Греческий оригинал этого отрывка был мне недоступен, однако и без него ясно, что он переведен неверно. Точнее, переводчиком внесено искажение. Слово «форма» не могло существовать у Аристотеля, поскольку оно не греческое. А это очень важно, потому что оно имеет множество побочных смысловых оттенков для современного человека. Форма – это нечто этакое!… Формальное!

На самом же деле здесь просто еще один пример войны Аристотеля с Платоном и вместо формы стоит или «эйдос» или нечто к нему близкое. И если подставить его в текст вместо «формы», то сразу вспоминаются и Диалоги Платона, в которых Сократ постоянно требует определения понятий, пока не станет ясным сам эйдос вещи или явления. И долгий спор с ним Аристотеля, который постоянно делал вид, что не понимает, что хочет сказать Платон.

Что же в таком случае получается. Психология Аристотеля, правильнее будет называть ее психофизиологией, изучает телесные проявления души. Это один путь. Другой, намеченный Сократом и Платоном, изучает ту часть души, которая содержит эйдосы или образы. Аристотель четко разделяет эти два пути, в общем-то, не отрицая возможности говорить и о втором, но в рамках «первой философии» (403b 15). Для своей же психофизиологии он четко определяет иной путь:

«Но нужно вернуться к исходной точке нашего рассуждения. Мы сказали, что состояния души неотделимы от природной материи живых существ так, как неотделимы от тела отвага и страх, а не в том смысле, в каком неотделимы от тел линия и плоскость» (Там же).

Линия и плоскость, изучаемые математикой – это опять же эйдосы, образы неких понятий.

На этом первая глава завершается.

Во 2-й главе Аристотель излагает мнения о душе предшественников-философов. Исходит он при этом из следующего:

«Началом этого исследования будет изложение того, что́ больше всего считается свойственным душе по природе.

Одушевленное более всего отличается от неодушевленного, по-видимому, двумя [признаками]: движением и ощущением. Поэтому от предшественников до нас дошли, пожалуй, два мнения о душе» (403b, 25).

Аристотель перечисляет далее всех, кто как-то связывал душу со способностью к движению: Демокрита, Левкиппа, Пифагорейцев, Анаксагора, опуская Платона, который явно и точно придерживался того мнения, что то, что движет другие тела, есть источник движения и жизни. И в человеке – это душа. Вспомнить хотя бы Федра.

Зато он внезапно приводит некий странный рассказ о соответствиях чисел различным человеческим проявлениям («ум есть единица, знание – двоица…»), который приписывает Платону, несмотря на то, что в собственных сочинениях Платона эти соответствия отсутствуют. То ли это очень тайная часть учения позднего Платона для посвященных в Академии. Но тогда Аристотель совершает предательство, выдавая ее вот так между делом, чем явно искажает. Или же Аристотель приписывает это учение Платону, чтобы опорочить учение об эйдосах, поскольку прямо говорит про Платона:

«Подобным образом Платон изображает в «Тимее» душу как состоящую из элементов, ибо подобное, говорит он, познается подобным, вещи же происходят из начал. Такое же определение дано и в сочинении о философии. (Кто его написал – неясно. Предполагалось, что сам Аристотель – А.Ш.): само-по-себе живое состоит из идеи единицы и первоначальной длины, ширины и глубины, остальное – подобным же образом. Кроме того, Платон говорит и иначе: ум есть единица, знание – двоица (так как оно [стремится] к единству в одном направлении), мнение есть число-плоскость, ощущение – число телесное. Ведь числами он