приемов мышления, если б Сократ не ограничивал и индукцию и определение одними этическими задачами: прием здесь еще не выделен от самого содержания мысли» (Владиславлев, с.3).

Очевидно, Владиславлев считает, что приемом открытые Сократом способы выяснения истины стали бы лишь в рамках логической теории. Но это требует уточнения: они стали бы там приемами логической теории! Однако и до нее они являются приемами, но не отвлеченной науки, а науки жизни, в которой Сократу удается достигать поставленные цели и без промежуточных сред (вроде логического мышления), напрямую, лишь ставя вопросы: Что я хочу? Что для этого нужно сделать? Каким приемом?

Логики же выносят вопрос о том, зачем нужны логические приемы, за рамки Логики. Выглядит это примерно так: Вопрос: Что я хочу? – Ответ:

Достичь цели. – Вопрос: Что для ее достижения нужно? – Ответ: Нужна наука логика. – Вопрос: Какие приемы должны в нее входить, чтобы она могла считаться полноценной наукой?…И только после этого: Как с помощью этих приемов мне достичь того, что я хочу?

Изнутри платонизма или сократической философии последние построения выглядят очень странными, но если мы попытаемся понять, какие цели преследовали эти философские школы, то поймем, что цель ученого-логика совсем не та же, что у Сократа, хотя и Сократ и Аристотель, как кажется, ищут истину. Разница в том, что Сократу она нужна для себя, как надежная ступенька для движения к собственной цели. Найдя ее хоть в чем-то, он уже никогда не отступает и не теряет этого качества, подбираясь и подбираясь к мигу, когда сможет совершить свой переход, оттолкнувшись от того, в чем уверен. Аристотеля переход не интересует вовсе. Для него найти истину – это доказать истинность или неистинность любого изречения.

Безусловно, и там и тут нужны какие-то приемы проверки истинности мыслей и образов. И Сократ и Платон с этим по-своему справлялись, опираясь на очевидность неистинного. Однако каждый раз это была большая работа по обнаружению противоречия или ошибки. Только способность сохранять и накапливать обретенное однажды качество позволяла им управляться с обилием жизненного материала. Что это за способность, как она работает?

В общем-то очень просто. Это было изобретено задолго до Сократа, в рамках мифологического мышления. На этом построена вся мистика и все инициации – тебя не интересуют человеческие проблемы вообще, тебя интересует только то, что мешает достичь цели лично тебе. В итоге любой приходящий извне материал или вопрос сначала примеряется на себя. Это значит, что при появлении любого вопроса задается вопрос самому себе: а это действительно имеет ко мне отношение? И ответ ты ищешь, только если в тебе звучит: да, действительно, это мне не дает жить! Все остальные вопросы просто отбрасываются, как праздные и не имеющие отношения к действительности, хотя этой действительностью является всего лишь твой личный космос. И это вовсе не значит, что эти отброшенные вопросы не имеют значения для других людей.

По мере того, как ты решаешь относящиеся к тебе вопросы, нерешенных вопросов, которые могут прийти к тебе, становится все меньше, и однажды ты понимаешь, зачем живешь.

Это все наследие древнего мистериального подхода. Он лежал в основе Сократовского поиска, в основе Платоновского очищения, и Аристотель, естественно, не мог пройти мимо него. Это были его корни, его культура, хоть он и стремился все переиначить:

«Религиозные идеи составляли смысловую основу интеллектуальных поисков философии. Они осознанно вошли в философские системы. Так, идея метемпсихоза (переселения душ) стала одной из важнейших в учении пифагорейцев, а затем в философии Платона.<…> Понятие “катарсиса” (очищения) стало одним из центральных в эстетике Платона, а затем Аристотеля. Понятие “теории” (созерцания), занявшее важное место в античных гносеологических учениях, также восходит к орфической мистике. Религиозное основание имеет позднеантичная концепция теургии. Количество примеров легко умножить. Разумеется, становясь предметом философской рефлексии, эти понятия постепенно утрачивали свой сакральный смысл и приобретали рафинированное, строго определенное значение» (Донских, Кочергин, с.132).

Аристотель предложил создать самостоятельную науку, которая будет давать ответы на любые вопросы, а поскольку, как он сам отмечал, отраслей знания слишком много, то, по крайней мере, оценивать любые вопросы и ответы на них как истинные или ложные. В итоге создавалась иллюзия, что если ты освоишь логику как науку, то ты легче разберешься и с жизненными вопросами. Изучи логику – и ты уже почти у цели своей жизни. Однако изучить нечто как науку – значит доказать другим, что ты освоил это на соответствующем каким-то требованиям уровне. Наука всегда предполагает некий экзамен в конце своего изучения. Психологически это вытекает из того, что она изначально обещает хотя бы открыть истину людям. Из-за наличия двойной парадигмы у каждого ученого истина постоянно смешивается со смыслом жизни. Истина есть всего лишь «естина», действительность, то, что есть. Но зачем знать то, что есть, как не ради свершения своей жизни. И вот создается иллюзия, что найти истину значит найти смысл жизни.

В итоге логик, постоянно доказывая спорящим, что они ошибаются, а сам зная, что истинно, ощущает, что смысла жизни он при этом не раскрыл. Это ведет его к подозрению, что он просто недоучка, что он все еще не освоил логику на достаточном уровне. И если он не бросает в отчаянии эту науку, то он вынужден еще и еще углубляться в нее. В итоге приемы становятся самоцелью и изучаются не потому, что именно они тебе нужны, а потому, что без них наука не будет полноценной. Рождаются все новые и все более странные логические термины и формулы, пишутся трактаты о самых ненужных вещах. Прием оказывается важнее цели и держит в ловушке, привязывая внимание к словам и их построениям, в чем формальная логика оказывается прямой наследницей софистики. Таков во многом путь средневековой схоластики, да и алхимии, пожалуй, тоже.

Показателем искусственности этой дисциплины во все времена были сложность изучения и чрезвычайно быстрое ее забывание, на что жалуются еще создатели «Логики Пор-Рояля».

Что же касается Платона, то, как считают теоретики логической науки, он мало что добавил к находкам Сократа. Он, пожалуй, вывел искусство сократической беседы на уровень Диалектики, то есть философского метода, включающего в себя приемы обобщения и деления, необходимые для «образования истинного понятия, соответствующего идее предмета <…> Но и здесь есть только начатки логической теории. Платон говорит об этих приемах как бы случайно, по поводу того или другого случая: систематически он не анализирует приемов деления и обобщения. Притом логический и метафизический элемент у него еще не отделены друг от друга. Самая диалектика является то как познавательный прием,