После некоторой паузы, отразившей напряжённую мыслительную работу присутствовавших, толпа одобрительно зашумела. Раздались сначала жидкие, а потом всё более сильные аплодисменты.

— Ну и что? Каков смысл твоих россказней? — не мог успокоиться плотного телосложения американец.

— Как смеешь ты уподобляться Спасителю нашему! — вторил ему вконец разозлившийся поп.

— Умный поймёт, — спокойно ответил хиппи, — добрый простит, пытливый задумается! Добрый человек, — неожиданно обратился он к краснорожему фермеру из Миннесоты, — недуг твой более не потревожит тебя!

Толпа с любопытством обратила свои взоры на того, которому только что пообещали исцеление от неизвестной болезни. Лицо его стремительно теряло красный цвет и через пару секунд стало совершенно белым.

— И запомни, — продолжал, обращаясь к нему, зеленоглазый проповедник, — ни Бог, ни Диавол не имели ни малейшего отношения ни к твоей болезни, ни к твоему излечению!

После этого он перевёл своё внимание на другого оппонента:

— Священник! Ты и тебе подобные сотворили себе кумира из человека, распятого на кресте! Вы назвали его Богом, чтобы его именем повелевать людьми и владеть их имуществом! Вы создали церковь с её храмами, богатствами и лживыми обещаниями. Именем распятого человека вы и наученные вами сотворили неслыханные злодеяния!

— Кто ты такой, мерзавец, чтобы покушаться на веру Христову! — завизжал, брызгая слюною, доведённый до белого каления поп.

Стоявшие рядом с ним подались в сторону, ожидая ещё более неадекватных поступков. Полицейские напряглись, опасаясь, что сейчас Божий человек вцепится в горло хиппи. Сам проповедник вдруг, казалось, потерял интерес к происходящему и как будто ждал чего-то неизбежного и не очень приятного. Несмотря на то, что подавляющее большинство присутствующих явно сочувствовали хулителю христианской церкви, никто из них не торопился выступить в его поддержку. Наступила драматичная пауза, в течение которой зеленоглазый парень смотрел куда-то вдаль, за горизонт, — туда, где медленно плыли белые облака и кажущиеся отсюда птицами огромные самолёты. Вдруг раздался звучный женский голос:

— Потому что, грязноротый, он и есть тот, чьим именем ты зарабатываешь себе на жизнь! Потому что это его, плотника из Назарета, распяли две тысячи лет назад подобные тебе фарисеи!

Обладательница голоса — стройная сероглазая шатенка с чуть смуглым, как будто светящимся изнутри лицом — уверенно прошла сквозь как по волшебству расступившуюся толпу. Священник в изумлении смотрел на то, как Мари (а это была именно она!) подошла к по-прежнему стоявшему на своём жалком помосте Учителю. Тот вышел из транса и, поражённый внезапной встречей с небезразличной ему женщиной, неловко слез вниз. Француженка стремительно обняла его, и они на секунду застыли в объятиях. Толпа несмело зашумела, не в силах воспринять смысл сообщённой им невероятной тайны и пытаясь понять происходящее. Замолчал даже неуёмный поп.

Вдруг кто-то крикнул: «Смотрите! На его руках кровь!» Мари отстранилась и посмотрела на руки влюблённого в неё человека. Из грубых рубцов на его запястьях обильно текла алая жидкость. То Же самое происходило и с его ногами, под которыми на рыжем гравии быстро расширялось тёмное пятно.

— А ты не изменился, Учитель! — сказала Мари, пытаясь остановить кровотечение с помощью шёлкового шарфа. — Когда-то ты пострадал, обличая религию предков, теперь ищешь приключений, обличая учение, созданное твоим же именем! И ты по-прежнему готов страдать ради тех, кто этого недостоин!

— Нет, Мари, — ответил вновь воскресший плотник из Галилеи, — ты не понимаешь! Людей нельзя делить на достойных и недостойных. Ведь нельзя сказать, что хороши лишь животные, которые дают тебе пищу, одежду и защиту! Волк не плох только потому, что Бог сделал его диким охотником! Змея не виновата в том, что вынуждена питаться птичьими яйцами! Не стоит обижаться и на человека, который обидел или предал тебя: он стал хищником не по своей воле! И возможно, именно для этого Создатель и сотворил их — чтобы сохранить баланс между нами, грешными. Чтобы человек-лань никогда не забывал об опасности, ждущей его в лесу! О человеке-волке, вышедшем на охоту!

Мари рассмеялась, и Учитель — со своими длинными волосами и покрытыми алой кровью ладонями — невольно присоединился к ней, смеясь над своей неисправимой тягой к туманным аллегориям и любуясь женщиной, давно поселившейся в его сердце.

Из толпы раздался крик: «Кто-нибудь! Дайте мне что-нибудь сладкое!» Кричала толстая тётка-американка в кудряшках, склонившаяся над своим грузным спутником. Тот, по-прежнему смертельно бледный, сидел, прислонившись к одному из толстенных дубов парка. Возле него лежал прибор для измерения уровня сахара в крови. Несмотря на только что съеденный обильный обед, у диабетика с полувековым стажем начиналась инсулиновая кома. Полицейские, бросая боязливо-восхищённые взгляды на хиппи с акцентом, бросились на помощь к неожиданно излеченному фермеру. Тут кто-то заметил, что из тёмного пятна крови на гравии прямо на глазах показались стебельки цветов. В толпе несмело, а потом всё громче и громче зашептали, повторяя одно и то же слово. Наконец пришедший в себя священник правильно оценил обстановку и, бухнувшись на колени перед Учителем, возопил: «Чудо! Свершилось великое чудо!» Никто не стал с ним спорить. Толпа стремительно увеличивалась, всё больше выплёскиваясь за пределы «Угла». Свидетели происшедшего взахлёб пересказывали вновь прибывшим услышанное и увиденное. Многие пытались приблизиться поближе к человеку в потрёпанной одежде и прикоснуться к нему. Прочие кандидаты в пророки теперь даже и не думали о том, чтобы продолжить свои ораторские изыскания. Продавцы мороженого и сосисок закрывали свои лавчонки и спешили присоединиться к толпе. Словом, в Гайд-парке происходило нечто невероятное. И лишь один человек стоял в стороне и хладнокровно наблюдал за происходящим. На его загорелом лице яхтсмена были написаны брезгливость, тревога и глубокое неодобрение. Сегодня его банк покинули ещё трое управляющих директоров. В соседнем учреждении ушли пятеро. Эпидемия сумасшествия приобретала угрожающие масштабы. Кто-то должен был взять на себя смелость и остановить разрушительную деятельность бродячего гипнотизера. Наконец он обернулся к стоявшему сзади коренастому англичанину с короткой военной стрижкой и циничными глазами привычного и безнаказанного нарушителя законов.

— Что ж, парень действительно способен творить чудеса, но чудеса эти социально опасны!

— Что лучше, — спросил его начальник частного детективного агентства, — сделать из него опасного преступника и сдать властям или… гм… подвергнуть физическому воздействию?

— Милый, — ответил ему Председатель, — за те деньги, что мы вам платим, вы обязаны сделать и то и другое!

Поколебавшись, бывший страж порядка кивнул.

— Сегодня? — коротко спросил его финансист тоном, не допускающим возражений.

— Сегодня! — опять утвердительно кивнул бывший сотрудник Скотланд-Ярда.

На конспиративной квартире Главного Разведывательного Управления царила спартанская обстановка военно-холостяцкого жилья. Если бы не железная воля Полковника и домовитость Детектива, жилище сие давно бы превратилось в загаженную берлогу, подобную клетке оказавшихся в неволе хищников. Так как Полковник запретил подчинённым выходить на улицу без веской причины, Десантник с неинтеллигентным безразличием к окружающим курил прямо на кухне. На пластиковом столе с потёками кофе, чая и кетчупа стояла стеклянная банка, наполовину наполненная вонючими окурками. Сегодня утром у него наконец закончились «наши» сигареты с хитрым ура-патриотическим названием и удушающим ароматом, сделанные в России транснациональной корпорацией. Узнав, сколько в здешних палестинах стоили «кислородные палочки» местного производства, Десантник пожадничал и вот уже полдня занимался тем, что докуривал выуживаемые из банки «бычки». Брюнет с Детективом ничего не говорили, а лишь хмуро ждали, когда проклятый жлоб доберётся до дна. Они он души надеялись, что на этом этапе жадность возьмёт своё и наконец заставит их молодого соратника бросить вредную привычку. Десантник, разумеется, заметил угрюмую реакцию своих коллег на ядрёные облака дыма, расползавшиеся по квартире, но, в своей обычной манере самоуверенного ничтожества, не только не мучался угрызениями совести, а, наоборот, подливал масла в огонь, рассказывая истории наподобие этой: