— А скажи-ка, сын мой…

Архиепископ промокнул запотевшую от горячего взвара мощную шею льняным полотенцем, покосился на отдувающегося после очередной кружки Тука. В ответ на не прозвучавший вопрос тот благодушно кивнул. Словно подтверждая уже оговоренное.

— Скажи-ка, генче (юноша)…

Бенедикт с лёгкостью перешёл на османское наречие. Видать, отметил, что Назар не всё улавливает из франкской речи.

— И не смущайся, тут все свои, секретов нет, а вопрос-то, что нам предстоит решить, важный… Какого ты вероисповедания? Да не красней. Среди моих молодцов… братьев, хотел я сказать, есть и те, кто старым богам да деревьям ранее поклонялся, и обрезанные, и даже арап-идолопоклонник, бывший, разумеется. Все они приняли веру христианскую добровольно и по убеждениям. А что будем делать с тобой? Тут ведь… — Повёл руками вокруг. — … всё благодатью христианского духа пропитано, и службы, и моления свои, как у добрых католиков. Ежели начнешь другие обряды соблюдать — никто не осудит, ибо не волен ты был в выборе веры, когда хозяева на чужбине за тебя всё решали. Но только чужие моления войдут в диссонанс с нашими, и… трудно тебе придётся. Пойдёт перекос в развитии дара.

Отрок нахмурился.

Не ко времени зачесался нос. Поднять руку — подумают, что, как невоспитанный, сопли рукавом утирает, фу.

— Магометанин я. — Ответил кратко. Нос таки потёр… и замолк.

Сказать честно, не слишком усердный из него вышел правоверный. В хозяйских домах, и даже в зиндане, пять раз на дню, когда истинно верующие опускались на молельные коврики лицом к Мекке, опускался и он, но без благочестивых мыслей, лишь по привычке, да чтобы не выделяться. Может, исповедай его родители ислам истово, как окружающие — веры в Назаре было бы больше, но всё отчего-то помнился укоризненный лик Николая Угодника, что прятала мать в углу их мазанки, за особой занавеской, да молитвы, что шептала она над детьми, думая, что те заснули. Вот и сейчас он вспомнил. Но только плотнее сжал зубы. На него вдруг нашло непонятное упрямство. А вот не будет заискивать и виниться, когда никакой вины за собой не чует! Раз уж вырос в стране Пророка — значит, судьба.

Брат Тук выразительно хмыкнул.

— Магометанин, ну да. А почему же, скажи на милость, ты не какой-нибудь Саид, Джавдед или Али, например? Один наш брат ещё пять лет назад прозывался Ибрагимом; другой — Давидом. Теперь они — Андриан и Михаил. А тебе, отрок, и имени менять не нужно, ты будто в честь мученика Назария назван.

— Юсупом мулла нарёк, — нехотя признался Назар. — Только батька с мамкой меня всегда по крещёному кликали, когда не на людях. А опять Назаром стали звать у почтенного Аслан-бея. Он меня расспросил, что да как — и… разрешил. Сказал — так правильно.

Оба святоши так и навострили уши.

— И что же… — Глаза архиепископа загорелись в непонятном предвкушении. — Мудрец не знал о твоём даре?

— Отчего не знал?

То ли от волнения, что беседует с такими важными людьми, то ли от деликатности темы — но каждое слово отрок выдавливал с трудом. Брат Тук даже головой покачал.

— Э-э, брат, ты что-то заробел, на тебя непохоже. — И глянул в упор: — Чего боишься?

— Что выгоните, — буркнул парень. — На кой я вам… иноверец.

— Ты это брось. Глотни-ка вот.

В кружку Назара упала светлая капля из хрустального флакона, сверкнувшего крошечной звездой, да так и пропавшего в складках необъятной хламиды монаха. От капли на малиново-красном морсе разбежались золотые круги, и воспарило над кружкой лёгкое облачко, будто подсвеченное изнутри невидимым солнцем. Половину напитка брат Тук плеснул в свою кружку, отхлебнул.

— Пробуй, не сомневайся. Хорошее зелье, успокаивает, мысли в порядок приводит. Лишние сомнения убирает…

Архиепископ отчего-то усмехнулся. А Назару вдруг стало стыдно. Не станут же его травить, в конце концов! А что такое успокоительные капли, он хорошо знал, рыжая хозяйка их иногда тётушке Мэг капала. Похожи, и впрямь. Только от хозяйских зелий ещё и цветочным духом разило, фиалковым, или там розовым…

— Вернёмся к нашей теме. — Бенедикт словно и не заметил паузы, во время которой отрок осторожно пригубил зелье, развязывающее язык, и аккуратно вернул ёмкость на стол. Смышлёный парень. Понять понял, доверие обозначил, но разом выдувать предложенное не стал. — Говоришь, уважаемый мудрец видел твои способности? А почему обучать не стал? У тебя дар редкий, огранить его — задача сложная, но почётная даже для искусного мага. Или уже по преклонному возрасту учеников не брал?

— У него уже…

В голове Назара словно щёлкнуло.

Знал ли глава местной епархии о том, что его хозяйка — фея? И как тут, в Галлии, к таким, как она, относятся? Но вспомнил, как приезжавший несколько раз в новый дом, архиепископ благословлял и жилище, и чудесный сад, и хозяйку с домочадцами. Знал. Но всё же парнишка завершил фразу уклончиво. Как мог, потому что слова так и рвались наружу:

— … уже была ученица.

Бенедикт довольно блеснул глазами. Сложил руки на груди.

— Так-так… Но ведь у него среди друзей наверняка были и те, к кому он мог тебя пристроить учеником. Не захотел? Или сам не согласился?

— Почтенный Аслан-бей сказал, что время для учения ещё не пришло. Не здесь, мол, и не сейчас — но в самый срок, когда нужно, появится у тебя свой Учитель. Жди. Вот я и не дёргался больше.

И понеслось… Отчего-то язык развязался сам собой. Малый не успел опомниться, как выболтал и про икону, и про мать, что украдкой крестила их на ночь. И как младшеньких братцев, с молчаливого отцовского согласия, на другой день после рождения купала в каком-то казане, срезала крестообразно волосики с головёнок и что-то нашёптывала… «Можно, матери можно», — только и запомнил Назар. «А как же! Не ровён час, помрут в младенчестве — что ж им, прямо в пекло-то, безгрешным, но некрещёным?» И даже по памяти оттарабанил «Отче наш» и «Богородице, дева радуйся», запомненные, оказывается, до единого словечка. На чужом языке, родительском, который, считай, забыл.

— Греческой, значит, веры, — пробасил брат Тук, похоже, одобрительно. — И, видать, сохранил, по убеждениям и без принуждения… Что ж. Молодец. Не каждому дано.

Архиепископ одобрительно хмыкнул.

— Пойдёшь в восприемники?

— Да крестить-то его другой раз нужды нет, ежели в душе огонь сохранил. Опять же, вера византийская и католическая отличия имеют; пусть пока приглядится, сам выберет. А в наставники пойду. Отчего не пойти? Только вот жизнь у меня кочевая, нечасто встречаться будем… Ну, да ничего, подрастёт — с собой на выучку возьму, после ваших менторов. А пока…

Повернулся к Назарке, выдохшемуся от многословия:

— Хороший в тебе дар, вьюнош; мощный, светлый, да только почти не проявленный, ибо духовные каналы пока не раскрылись. Крепко тебя зацепила материнская вера, но вот прорасти дальше не cмогла — не дали ей. Земля Пророка щедра на великих магов, но своих, тех, что в исламе родились, им живут и из него силы черпают. А тебе, значит, иной источник от рождения дан, к нему и надо вернуться. Каждому, брат, своё.