Какое-то время я выжидал, давая глазам привыкнуть к полумраку и одновременно решая, с чего начать свои поиски. За одним из больших окон змеился плющ… Вдруг что-то захрипело во внутренностях высоких напольных часов возле входной двери — уродливо-громоздких, преподнесенных прихожанами бывшему владельцу Башен, — и, предваряя бой, который должен был вот-вот раздаться, я быстро принял решение. Если в ночи крылся кто-то еще, он мог воспользоваться моментом и подкрасться, когда часы начнут бить.

На цыпочках, стараясь ничего не задеть, двинулся я направо, к коридору, ведущему в столовую. В противоположном крыле располагались кофейная комната и гостиная, а также прочие апартаменты хозяина, теперь державшиеся закрытыми. Мысль о сестре, которая со второй перепуганной женщиной сидела наверху в спальне, ускорила мои шаги.

К удивлению, дверь в столовую оказалась открыта. Ее недавно отворили. Помедлив на пороге, я вгляделся в темноту, ожидая увидеть чью-то фигуру в сгустившейся тени возле буфета или по другую сторону, под портретом мистера Франклина. Но комната была пуста, ничьего присутствия я не ощутил. Сквозь полукруглые окна, выходившие на веранду, проникал мерцающий свет, даже отражавшийся на полированной поверхности стола, который обступили контуры пустых стульев. Два из них, с высокими резными спинками, стояли друг против друга у концов стола. На фоне неба виднелись силуэты искривленных деревьев на верхней террасе и величественные вершины веллингтоний с нижних. Огромные каминные часы тикали совсем редко, словно у них кончался завод, и слепо глядели на комнату бледным циферблатом. Подавив желание включить свет (пальцы мои даже сомкнулись было на спасительном рычажке), я осторожно пересек комнату, так что не скрипнула ни одна половица, не сдвинулся ни один стул, когда я слегка опирался на их спинки. Не отклоняясь ни вправо, ни влево, ни разу не обернувшись, двигался я вперед.

Теперь передо мной простирался длинный коридор, заставленный бесценными предметами искусства, который вел через несколько прихожих в просторную музыкальную гостиную, но я задержался, прежде чем ступить в него. Переход этот, куда слабый свет проникал из ряда окон слева, выходивших на веранду, был очень узок, стесненный множеством полок и вычурных столиков. Не то чтобы я боялся сбить какую-нибудь вещицу по дороге: больше заботила невозможность разминуться в такой тесноте с кем бы то ни было. Если подобная встреча произойдет. И тут я отчетливо осознал, что в коридоре не один: в неживой атмосфере, среди выпирающих углов мебели, ощущалось чье-то присутствие, причем так явно, что я инстинктивно стиснул в кармане рукоять пистолета, прежде чем успел об этом подумать. Либо кто-то прошел тут совсем недавно, либо же поджидает в дальнем конце, спрятавшись за одним из выступов, пока я не миную его. Тот самый человек, что открыл дверь в столовую. Стоило понять это, как вся кровь отхлынула от сердца.

Вперед меня гнала не смелость, а ощутимый подпор сзади, лишавший возможности отступить: словно толпа подталкивала меня, теснясь все плотнее, словно бы я уже наполовину был втянут в необъятную тюрьму, где отовсюду раздавались вопли и скрежет зубовный, где червь не умирает и пламя не угасает. Не могу ни объяснить, ни обосновать, откуда нахлынула на меня эта буря эмоций, пока я стоял и вглядывался в тишину перехода к музыкальной гостиной, могу лишь повторить, что не отвага, а страх утонуть в необъятном океане страданий и сочувствия к страдальцам толкнул меня дальше.

По крайней мере, органы чувств не подвели: мозг даже отмечал впечатления значительно острее и точнее, чем обычно. К примеру, я отметил, что обе двери, обитые зеленым сукном, расположенные по ходу коридора и разделяющие его на небольшие отсеки, стоят нараспашку, а при слабом освещении заметить подобное было не так-то просто. И еще взгляд задержался на листьях пальмы футах в десяти впереди — они еще покачивались от движения воздуха, кто-то совсем недавно прошел мимо растения в кадке. Длинные темно-зеленые листья помахивали, словно руки.

Крадучись, стараясь ступать совсем бесшумно по японским циновкам на полу, я двинулся наконец вперед, причем внутренне испытывал некую гордость, что умудряюсь еще владеть собой.

Путь казался бесконечным. Не имею представления, насколько быстро или медленно я продвигался, но по дороге внимательно всматривался в окружающие предметы, и особенно пристально — в проемы. Когда я миновал первые обитые сукном двери, коридор расширился, создав укромный уголок с книжными полками, а вдоль стен стояли диванчики и маленькие столики для чтения.

Вскоре проход вновь сузился. Окна здесь стали выше и уже, а вдоль стен застыли мраморные античные статуи, глядя на меня, словно из мира мертвых. Их белые бесстрастно сияющие лики видели меня, но ничем этого не выдавали. Вот я прошел и через вторые двери. Их створки, как и у первых, были крюками зацеплены за кольца в стенах. Все двери раскрыты — и совсем недавно.

Наконец я вошел в последнее расширение коридора — прихожую перед самой музыкальной гостиной, для людей, которым не хватило места в зале во время молитвенных собраний, что проводились здесь. От большого зала ее отделяла не дверь, а тяжелые портьеры, обычно задернутые. Но теперь они были широко раздвинуты. Именно там я ощутил, что полностью окружен. Толпа, подпиравшая сзади, обтекла меня и теперь поджидала и впереди, а в воздухе над головой сонм сгустился и застыл на мгновение. Но тут же бурлящее движение возобновилось в полной, глухой тишине — такая бывает в пещере глубоко под землей. Я ощущал заключенную в ней муку, страстное стремление и потуги вырваться на свободу. Из полутьмы проступали молящие лица, жаждущие, но потухшие глаза, запекшиеся пересохшие губы, рты, разверстые в беззвучном крике, а источаемое ими безысходное отчаяние и ненависть заставили жизнь во мне замереть от тщетной жалости. Невыносимость надежды, которой не дано было осуществиться, окутывала все.

Причем сонм этот был не един, как я вскоре осознал, их было множество, ибо стоило одной части слишком близко подойти к порогу освобождения, как ее тут же оттянули назад и не дали вырваться. И здесь был раздор. Им-то и питалась Тень, которая вообразилась мне несколько недель назад, в ней барахталась, как в бездонной яме, откуда нет выхода, тьма потерянных душ. Слои смешивались, нескончаемо борясь между собой. Именно в этой зловещей Тени узрел я прежде внутренним оком Мэйбл, но теперь был уверен, что за ее беспомощным призраком видел у самого страшного зева Тени еще одну темную фигуру, по чьей воле пребывала здесь беспросветная бездна горя без возможности утешения… Сонм двинулся на меня.

Какие-то звук и движение помогли мне прийти в себя. Напольные часы в дальнем конце зала пробили три часа. Бой часов и был тем звуком. А движение?.. Зал в самом центре пересек чей-то силуэт. Тут же меня вновь охватил острый страх за собственную жизнь, а рука сжала рукоятку дурацкого пистолета. Я отступил в складки портьеры. Силуэт приближался.

Отчетливо помню все подробности. Вначале надвигающаяся тень показалась мне гигантской, намного выше человека, но по мере приближения я неосознанно соотнес ее с отблескивавшими в лунном свете органными трубами. Вышло, что роста она была вполне человеческого.