– Иди, – сказал я воину Баклула. – Иди и готовься к бою.

Он исчез в траве.

Я смотрел на деревню, на крестьян и их женщин, боязливо выглядывавших из лачуг, на собак и голых ребятишек, перебегавших от двора к двору, и жалость, непрошеный гость, закрадывалась в мое сердце. Вечно голодные, испуганные, невежественные, гнущие спину перед сильным и знатным, а перед богами падавшие ниц… И так – века, тысячелетия, в каждом уголке Земли… Даже в Эпоху Взлета, когда над планетой уже кружили спутники, это не прибавило счастья голодным и униженным. Что они думали о будущем? Как представляли его? О чем мечтали в своих темных и жестоких временах?

Далекий мерный топот прервал мои раздумья. Деревня вдруг замерла; исчезли дети, попрятались собаки, никто не высовывал голов из хижин, и мнилось, что даже пыль застыла в воздухе. На дороге показались воины. Тракт был нешироким, и они шли по четверо в ряд, огибая здание амбара и площадку перед ним, где, видимо, обмолачивали колосья. В овсах началось едва заметное глазу шевеление – мои люди оттягивались назад, к зарослям травы, метатели дротиков ползли вперед, пока те и другие не слились в единую цепочку на краю поля. Воинство Урдманы тянулось по дороге нескончаемой чередой – легковооруженные, пращники, лучники, щитоносцы и копьеносцы, обоз – повозки и ослы. Казалось, что людей тут гораздо больше тысячи – как всегда, когда отряды двигаются в походных колоннах. Предводители, Урдмана со свитой, Тахос и царевич Анх-Хор, шли теперь не в середине войска, а возглавляли его. Их лиц я не видел, ибо до первых шеренг было еще не меньше километра.

Раздался протяжный возглас, и маленькая армия остановилась. К вождям приблизился высокий человек в доспехах. Хасса, понял я, и, прижавшись к земле, мысленно произнес «Чару».

Звуки, запахи и визуальное восприятие включились резко, с силой внезапного удара. Пахло потом, кожей и свежей растоптанной травой; еще я видел темное лицо Урдманы, физиономии царевича и Тахоса, маячившие на заднем плане, и слышал их тяжелое дыхание. Полезная штука эти ловушки Принца, мелькнуло в голове. Я отстрелил еще несколько модулей во вражеских воинов и князей и приготовился слушать.

– Лазутчики пока не вернулись, господин, – почтительно произнес Хасса. – Те, которых я послал к холмам.

– А другие? – Урдмана шумно перевел дух. Видно, сказывался быстрый четырехчасовой марш по размокшей дороге.

– Те, что подкрались к лагерю, уже здесь. Корабли Пекрура по-прежнему у берега, а в его стане горят костры, и над каждым жарится мясо.

– Наши быки, – сморщившись, пробормотал Тахос. – Наши овцы и козы…

– Небольшой убыток, если святыня Инара останется в Мендесе, – возразил царевич Анх-Хор, поворачиваясь к Урдмане. – Боги нам благоволят, вождь, ибо все случилось так, как ты хотел: Пекрур явился в наши земли, чтобы отомстить за оскорбление, и скоро ты уничтожишь его, и не будет соперника ни тебе, ни отцу моему. Что жалеть о быках и баранах! Цена невелика.

– Если не считать моего сына!.. – с яростью выдохнул владетель Мендеса.

– Амон дает и Амон берет, – промолвил Тахос. – У тебя есть другие сыновья, подобные юным львятам.

– И когда я сяду на престол в Танисе, они будут стоять первыми у моих колен, – продолжил Анх-Хор. – Я одарю их землями клана Инара, и будет один сидеть в Гелиополе, а другой – в Песопте.

При этих щедрых обещаниях лицо Урдманы разгладилось. Он бросил взгляд на словно бы вымершую деревню, пристально оглядел дорогу и холмы, затем произнес:

– Выходит, ты ошибся, Тахос: Пекрур, вонючая жаба*, все еще в лагере и не готов к сражению.

– Однако лазутчики с холмов не вернулись, – возразил тот. – Где они, во имя Амона? Спрятались в деревне и пьют пиво? Жрут финики и тискают баб?

Хасса нахмурился:

– Порази меня Сохмет, если так! Люди надежные, проверенные, ветераны ассирийских войн; в воде как рыбы, в болоте как змеи… Нужно подождать.

– Нельзя ждать, – сказал Тахос. – Мы уже здесь. Тот, кто долго ждет, остается без меда.

– Нельзя, – поддержал его Анх-Хор. – Лев не медлит, ломая шею антилопе, и не медлит сокол, запуская когти в журавля.

Урдмана с минуту размышлял, и я, пользуясь глазами Хассы, мог заметить, что владетель Мендеса колеблется. С одной стороны, было так соблазнительно нагрянуть в лагерь, когда враг не ждет, и взять его у вертелов с бараниной. С другой стороны, лазутчики все-таки не вернулись, и это внушало подозрения – вдруг Пекрур, вонючая жаба, задумал какую-то хитрость.

– Пошлем полусотню воинов, – наконец решился Урдмана. – Если пройдут, ты, Тахос, поведешь три полусотни пращников и копьеносцев и затаишься у склона холма. Мы с Хассой поспешим к тебе с остальными копьеносцами и щитоносцами. Обоз оставим здесь, и его будут прикрывать твои лучники, господин мой Анх-Хор. Расставь их в том поле овса, и пусть они следят за нашими отрядами и будут готовы стрелять, если мы попадем в засаду.

Молодой царевич с обидой поджал губы:

– Клянусь Амоном, я привык биться в первых рядах!

– Те, кто бьется в первых рядах, часто гибнут, а мои сыновья еще не сидят в Песопте и Гелиополе, – с мрачной усмешкой произнес Урдмана. – Если в холмах нет людей Пекрура, ты пойдешь за нами и твои воины будут пускать стрелы, а потом вместе с нами ворвутся в лагерь. Но сейчас, – он повернулся к холмам, – сейчас пришли мне тех лучников, которых я просил. Трех самых лучших! И пусть на каждой их стреле будет начертано проклятье Пемалхиму!

Я вышел из сознания Хассы в тот момент, когда первый мендесский отряд, полусотня легковооруженных, двинулся по дороге к холмам. Конечно, Пекрур пропустит их, как и воинов, которых поведет Тахос. Я не сомневался, что вождь Востока достаточно опытен и хитер, чтобы не поддаться на эти уловки; он пошлет своих бойцов в атаку лишь тогда, когда увидит перья на шлеме Урдманы. И начнется бой! Кровавая сеча меж холмов и на дороге, по ту и по эту их сторону… Биться будут с яростью, присущей ливийцам, никто не уступит и не отступит, ибо силы врагов примерно равны. Сотни падут, сотни будут изранены, и, возможно, в живых не останется ни одного вождя. Дело шло к тому, что святая реликвия, земли, города и право торговли не достанутся ни клану Урдманы, ни восточным князьям. Похоже, на это и рассчитывал фараон Петубаст.

Стоит ли этому удивляться? – спросил я себя. Разумеется, нет; обычные интриги в борьбе за власть и влияние, когда властелин, не уверенный в собственной силе, старается стравить соперников. Если что и достойно удивления, так это фантазия автора повести о сыновьях Инара. Насколько мне помнилось, он не описывал такой масштабной и кровопролитной битвы; в сказании герои устроили турнир и бились перед лицом фараона подобно средневековым рыцарям. Но исторические факты всегда подвергаются искажению, особенно сильному, если с момента событий прошло немало лет и если они послужили основой для героического эпоса. Это реминисценции двоякого рода: на них оседает патина времени, а кроме того, автор толкует произошедшее в глубокой древности сообразуясь со своим воображением. Герой для него всегда герой, личность без страха и упрека, жестокая резня – рыцарский турнир, а свара из-за земель и богатств – поход за священной реликвией. Но полагаться на такое мнение было бы наивно.