– Голову! – громко выкрикнул кто-то. – Покажи голову!

Вожди, подогретые вином и рассказом, громко зашумели. Кому хотелось поглядеть на голову, кто прославлял героя Пемалхима, кто требовал вина и мяса, а князь Ашайя, чья голова уже клонилась набок, желал ощупать мои раны и убедиться, что я еще живой.

– Пусть принесут м-мешок! – распорядился Пекрур, слегка заикаясь.

– Это не мешок, старейший, а бурдюк, – поправил я. – Бурдюк, а в нем, в вине, рука и голова Асуши.

– В-все равно! Пусть принесут б-бурдюк, и все мы, клянусь клыками С-сохмет, плюнем в него и воз… воз… возблагодарим богов! Мы, сыновья Инара, не прощаем об-биды! Б-бурдюк сюда! А п-пока его несут, пусть твой кор… кормчий расскажет, к-как ты раздобыл богатство!

Иуалат, покачиваясь, отправился за бурдюком, а Осси, под одобрительные крики пирующих, завел историю про ограбление купца Хираджа. Но едва он начал перечислять товары, взятые у финикийца, как над плечом Пекрура выросла фигура воина.

– Посол от Урдманы, мой господин! Ждет на окраине лагеря!

Хмель разом слетел с Пекрура, его морщинистое лицо потемнело. Выпрямившись и приняв надменный вид, он размышлял с минуту, потом щелкнул пальцами, подзывая трех своих ближних людей.

– Пьяных и потерявших разум убрать! Пусть унесут их в шатры и там уложат. Здесь останутся Петхонс, Улхени, Охор… еще ты и ты… – он ткнул пальцем в относительно трезвых князей и повернулся ко мне. – Сын мой Пема, будет лучше, если ты тоже скроешься в шатре – там, за моей спиной. Ты и твой человек с бурдюком… Сиди, смотри и слушай! Выйдешь, когда позову.

Мы с Иуалатом скользнули в темноту за полотняной стенкой. Люди старейшего сноровисто растаскивали пьяных, убирали лишние столики и посуду, подливали масла в гаснущие лампы. Шестеро вооружались – не медля, но и без спешки: кожаные панцири, пояса из бронзовых пластин, шлемы, грубые прочные сандалии, перевязи с кинжалами и топорами. Ели и пили мы на циновках, но теперь принесли раскладные сиденья и кресло для Пекрура; его стражи, взяв копья и щиты, встали сзади полукругом. На голову старейшего опустился шлем, увенчанный страусовыми перьями, на его плечи набросили багряный плащ, в руки вложили секиру. Это убранство словно прибавило тощему Пекруру стати и роста; теперь он выглядел если не фараоном, так настоящим князем-номархом.

– Привести посла! – резко приказал старейший. – Ведите дорогой подальше от берега, чтобы не смог увидеть корабль Пемы. И если у причала горят костры, погасите их!

Вождь Востока явно что-то замышлял. Лунный полумесяц – уже не ладья, а почти половинка диска – и огни светильников озаряли площадку перед шестью князьями, тени скользили по их лицам, неверный колеблющийся свет то выхватывал пальцы, стиснутые в кулак, плечо, обтянутое доспехом, и рукоять меча, то отражался тусклыми бликами от лезвия секиры. В воздухе еще витали миазмы недавнего пиршества, но постепенно запахи вина и жаркого сменялись обычной лагерной вонью, которой несло от пропотевших кожаных панцирей, немытых тел и выгребных ям. Внезапный порыв ветра донес свежий аромат зелени с холмов, заставив меня вспомнить о доме. О реальной жизни, о Сенебе и моем бьоне меж Сахарой и Меркурием и о его продолжении за Туманными Окнами, где была комната Тошки, где жила Октавия, где простирался весь мой беспредельный мир. Лишь здесь, в минувших временах, понимаешь, как сложно преодолеть пространство, какие узы это налагает на человеческий дух, как связывает чувством несвободы…

Я прогнал эти мысли. Плох наблюдатель, который тоскует по своей эпохе, превращая годы мниможизни в ад. А это не так, совсем не так; и в прошлом есть место для счастья и радости.

Очнувшись, я увидел, что посланник Урдманы уже стоит перед вождями. Лица не разглядеть в полутьме; виден только крупный силуэт, мощные плечи и рука со шрамом на предплечье. Пальцы лежат на рукояти меча, украшенной золотом, запястье обнимает браслет из бронзы и лазурита. «Князь, – шепчет Иуалат за моей спиной. – Князя прислали… Видно, ближний к Урдмане человек, лягни его Апис…» Затем я услышал голос Пекрура:

– Я знаю тебя. Ты Хасса, сын Уитлока, чью сестру Урдмана взял в свой дом.

– И я тебя знаю, старейший Пекрур, потомок Инара, – раздался громкий уверенный голос. – Остальные мне тоже знакомы – Петхонс, Охор, Сиб и Баклул. Все знакомы, кроме юнца, которого я вижу впервые.

Улхени сжал кулаки и гневно вскинулся:

– Этот юнец вырвет твою печень!

– Щенку не пристало тявкать на льва, – спокойно заметил посланец, но на мгновение мышцы его могучих рук напряглись.

Пекрур положил ладонь на плечо Улхени:

– Спокойно, сын мой, спокойно! Человек не живет без печени, и если ты ее вырвешь, как мы узнаем, зачем Урдмана прислал к нам своего племянника? А послушать об этом было бы интересно. – Он повелительно вытянул руку к Хассе. – Говори!

Хасса шевельнулся. Теперь я смог увидеть его лицо, резкие черты воина, крючковатый нос над тонкими губами, массивную челюсть и смуглые впалые щеки. Он, несомненно, являлся не только потомком ливийцев и египтян; была в нем и восточная кровь, кровь народа, близкого гиксосам или каким-то кочевникам Аравии и Палестины. Скорее всего, он являлся энши – так называли в Египте бастардов, сыновей рабынь-наложниц, которых знатные отцы, не имевшие других сыновей, делали своими наследниками. Это не считалось позорным, особенно у ливийцев, ценивших первым делом храбрость и воинское мастерство.

Голос Хассы был по-прежнему решителен и громок.

– Урдмана, мой родич и владетель Мендеса, возлюбленный Амоном, послал меня узнать, что делаешь ты, Пекрур, и другие сыновья Инара на землях, принадлежащих нам. – Он запрокинул голову и втянул носом воздух. – Я чую запахи пиршества… Клянусь Маат, я чувствую это! Вы режете наших быков, пьете наше вино и пиво, разоряете наших людей, опустошаете амбары… Нет деревни в окрестностях, не пострадавшей от ваших набегов!

– Мы еще только начали, – с издевательской усмешкой произнес Петхонс.

– Мы очистим все ваши амбары и угоним весь скот, – добавил Сиб.

– И сожжем все, что может гореть, – пообещал Охор.

– Выпьем все, что можно пить, а потом доберемся до Мендеса, – пригрозил Баклул.

– И тогда я вырву твою печень! – рявкнул молодой Улхени.

Пекрур развел руками:

– Имеющий уши да услышит… Что еще ты хочешь нам сказать?

– Что меня не пугает вой шакалов, ибо целая их стая не заменит льва, – с презрительной ухмылкой отозвался Хасса. Затем, помолчав, промолвил: – Дошло до нас, что сыновья Инара плохо берегут свое наследие. Узнали мы, что некий жрец, ничтожный мерзкий роме, украл из храма в Гелиополе великую реликвию, залог расположения богов. Ныне же старейший Пекрур и те, кто слышит его зов, рыщут повсюду словно стая обезьян, ищут пропажу и, не найдя ее на востоке и западе, явились в северный удел. Думают, что она в Мендесе, у благородного Урдманы?