Питер также обнаружил связь между женщинами, пропавшими в Мидленде в то время, и первыми четырьмя жертвами, запечатленными на фотографии Друзей Света; все они были связаны с домом на Эджхилл-роуд, который группа использовала для проведения собраний. Он даже отыскал информацию раньше полицейских и первым обнародовал историю Друзей Света, и именно статья Питера Сент-Джона в «Санди Таймс» побудила Эмбер выйти с ним на контакт через барристера.

Семьи всех четырех жертв объявили их пропавшими между 1920 и 1924 годами. Хотя изначально полиция считала это подозрительным, ни подозреваемых в убийстве, ни ответственных за их исчезновение так и не назвали.

Члены общества были непримечательны: собрание убитых горем христианских душ, многие из которых потеряли сыновей, мужей и отцов на фронтах мировой войны.

Питер и Эмбер не предоставили подробной информации о первых четырех убийствах в их совместной книге «Никто не уйдет живым», потому что обнаружили не так много доказательств, вещественных или устных. Кто-то, знакомый со всеми четырьмя женщинами, возможно, член Друзей Света, – может даже сам Кларенс Патнем, раз это был его дом, – убил их и спрятал тела в доме № 82 по Эджхилл-роуд. И Питер не раз говорил Эмбер:

– С этой частью будет, как с Джеком-Потрошителем, – никто и никогда не узнает точно, кто совершил первые убийства и почему.

После распада Друзей Света где-то в 1926 году дом почти всегда стоял пустым на протяжении двадцати пяти лет, пока в 1952 году его не купил на аукционе штукатур Гарольд Беннет. Здание оставалось собственностью местной церкви, которой завещал его Кларенс Патнем, и в промежутке между 1926 и 1952 годами люди селились в нем, а потом быстро съезжали, не меньше пяти раз. Объяснения тому, почему жильцы в доме не задерживались, дано так и не было.

Питер Сент-Джон раскопал еще только один интересный факт о ранних годах здания: в годы Второй мировой войны в местный совет поступила жалоба, что дом заняли эмигранты-цыгане: пожилая женщина и ее слепой внук. Их выселили, признали душевнобольными и поместили в соммерсетскую лечебницу во время Блица.

Эмбер прикончила выпивку. Она давно знала, что девять дней, проведенных ею в доме № 82 три утомительных года назад, должны отойти на второй план; она мало что еще могла узнать об этом куске времени. Ее времени. Несмотря на тупики, в которые уперся Питер Сент-Джон, новые поиски должны сосредоточиться на предыдущей сотне лет; истории, произошедшей задолго до того, как она перешагнула порог того места.

В последнем их телефонном разговоре Питер заявил, что разыскал для нее кое-что. Больше он не сказал ничего, но это «кое-что» теперь жгло ее разум огнем.

«В БИРМИНГЕМСКОМ БОРДЕЛЕ УБИТ СУТЕНЕР».

Это был первый заголовок. И первая вырезка, которую Эмбер изучала в тот вечер, когда возобновила поиски.

Воспоминания быстро нагнали тошноту.

К журналистам история попала в тот же день, когда их со Светланой нашли в доме два полицейских и врач скорой помощи, первыми прибывшие на место. Эмбер услышала новостное сообщение по радио в полицейском участке. В первые мгновения она не понимала, что говорят о ней и о Светлане. Имен тогда еще не упоминали; как ей хотелось, чтобы так было и дальше.

Новость об «убийстве» изначально попала только в мидлендские газеты и медиа. Но к десяти вечера о следующих сенсационных находках в доме № 82 по Эджхилл-роуд кричали уже в национальных новостях. За несколько недель телевидение Великобритании показало сотни часов репортажей, отслеживавших шокирующие находки на замусоренном заднем дворе в северном Бирмингеме.

Как только стало понятно, насколько это уникальное дело, большинство крупных европейских новостных служб и вещательных компаний также принялись освещать мельчайшие детали расследования. После Европы история быстро нашла международную аудиторию.

«ПОЛИЦИЯ ОБЫСКИВАЕТ САД НА ЭДЖХИЛЛ-РОУД».

Целая стена, от столешницы до уровня глаз, была посвящена исключительно ключевым заголовкам: спусковым крючкам, помогавшим Эмбер упорядочить воспоминания. Ее память послужит основой более широкого расследования, которое она теперь должна была предпринять. Потому что история была еще далеко не закончена.

«СЕКС-РАБОТНИЦА СТАЛА УБИЙЦЕЙ».

У вырезок был общий подтекст. На стене рассказывалась и вторая, более личная история о том, как непрерывно менялось восприятие миром ее прежнего «я», Стефани Бут: жертва, преступница, сообщница, мученица, жертва.

Эмбер подозревала, что может оклеить весь первый этаж дома статьями о прежней своей личности, причем только из британских газет.

«СУТЕНЕР КАСТРИРОВАН И СОЖЖЕН КИСЛОТОЙ: ЧТО СДЕЛАЛА СЕКС-РАБОТНИЦА, ЧТОБЫ ВЫЖИТЬ».

Только сейчас, сидя в кабинете и глядя на лоскутную мозаику вырезок, распечаток с интернет-сайтов и фотографий, сделанных во время изысканий для ее книги, она могла лучше понять, каково было мнение мира относительно Стефани Бут, а также жертв и их убийц. И очень быстро вспомнила, что по большей части оно ей не нравилось и не нравится до сих пор.

«ВТОРОЙ УБИЙЦА ВСЕ ЕЩЕ НЕ НАЙДЕН».

Пускай ужасы дома все еще были свежи в ее памяти, журналисты были беспощадны. Они заставили ее проглотить особый сорт мстительной травли вдобавок к черному ужасу, сквозь который она буквально проползла, вся в крови и моче.

«ПОЛИЦИЯ СНОСИТ СТЕНЫ».

Это пресса довела ее до того, что два врача назвали «нервными срывами», а не дом. Дом оставил шрамы, забрал у нее то, что вернуть невозможно, но она победила его и сбежала от того, что в нем обитало. Мир, однако, победить было невозможно, а его средства массовой информации были неисчислимо разнообразны. Лучшей защитой для нее было прокричать свою историю прямиком в круговерть соревнующихся голосов; безапелляционных и плохо осведомленных голосов, которые всегда все знали лучше всех. И она прокричала, а затем исчезла.

«Меня зовут Эмбер Хэа».

Но она никогда не простит мир за то, что он сделал, и не будет ему доверять. Из-за того, как он трактовал ее без стеснения и жалости ради собственного развлечения.

«КАСТРАТРИКС ПОЛУЧАЕТ ДЕСЯТКИ ПРЕДЛОЖЕНИЙ О БРАКЕ ЕЖЕНЕДЕЛЬНО».

Слова и изображения на стене мгновенно ожили шквалом дремавших эмоций, которые одновременно заставили Эмбер запаниковать, захотеть истерически расхохотаться, и почувствовать себя так, словно ее сердце взрывается. Проведя год в море, в наблюдении за древней и темной далью, безбрежностью, которая, надеялась она, очистит ее сознание так же, как морская вода очищает ракушки на побережье от всяких следов прежних хозяев, Эмбер боялась вот этих самых вырезок. Потребовалось много времени, чтобы вновь обрести храбрость и волю, дабы вернуться в тот период своей жизни. Она никогда не недооценивала прошлое, но также никогда не представляла, с какой силой может вернуться память. Память способна быть даже сумасшествием.

В тисках ужаса, которому сопутствовало чувство охлаждения собственной крови, Эмбер ненадолго уверилась, что никогда не должна покидать своего убежища.