Полиция нашла достаточно волос Олены Ковалик, чтобы подтвердить, что она действительно когда-то занимала эту кое-как убранную комнату.

Эмбер также предполагала, что это чешка, Симона Дубрава, рыдала каждую ночь в соседней комнате на втором этаже. Подробная криминалистическая экспертиза подтвердила и эту догадку, обнаружив достаточно образцов ДНК девушки.

Ни полиция, ни суд, ни пресса не верили в привидения, что не внушало им доверия к Эмбер, несмотря на поразительную точность ее показаний. Следователи предполагали, будто Эмбер услышала от своих пленителей, «Макгвайров», какие комнаты принадлежали когда-то убитым женщинам, а они, должно быть, получили эту информацию от убийцы девушек, Артура Беннета, прежде чем он умер от постлучевого пневмонита в спальне на первом этаже. Именно это, говорил Эмбер ее солиситор, и случится, если она когда-нибудь скажет, что видела или слышала в доме Дубраву и Ковалик, потому что девушек убили больше чем за десять лет до того, как она приехала в Бирмингем. А мертвые, как известно всем, не говорят и не ходят.

Эмбер настаивала, что они являлись ей, и сверхъестественный характер ее показаний внес вклад в успех ее книги, популярность документалки Кайла Фримана и рекордный успех голливудского фильма. Но паранормальная точка зрения, которую отстаивала Эмбер, стала причиной нелюбви чиновников к ней и ее свидетельствам, а также тотального осуждения семьями других жертв. И это перенести было сложнее всего.

«Ты говоришь, что моя дочь не нашла покоя? Что она до сих пор в аду? Что он все еще насилует их… Ты чудовище, чудовище… такое же чудовище, как он. Как ты смеешь? Моя Келли. Моя доченька. Моя девочка…»

Эмбер никогда не забудет тот день дознания, когда пожилая мать Келли Хьюз, чьи останки нашли в полу ванной на втором этаже, сломалась, и ее пришлось вывести из комнаты. И когда она вспомнила эту сцену, на ее глаза снова навернулись слезы.

– Я не лгу. – Эмбер повторяла это простое утверждение снова и снова – полицейским и адвокатам, и психиатрам, и психотерапевтам, и шокированным родителям – в течение целого года.

Ее собственный отец никогда не лгал, и она следовала примеру добрейшего человека, которого знала. А в самых темных местах значение имеет только доброта.

«АДСКИЙ ДОМ: ДЕВУШКУ ПОХОРОНИЛИ ПОД ВАННОЙ».

Вот она, молодая и голубоглазая, светловолосая и счастливая. Келли Хьюз. Музыкантка, набожная христианка, несомненно, девственница, поступившая в бирмингемскую консерваторию, чтобы научиться играть на скрипке, но исчезнувшая за неделю до того, как начался учебный год; предположительно, похищенная с автобусной остановки в Уэст-Бромидже в 1979 году. Никто ее больше не видел до тех пор, пока ее кости и плоть цвета запятнанного временем папируса, с безгубым и гримасничающим лицом не были извлечены из-под дешевой ванны на втором этаже дома № 82 по Эджхилл-роуд.

Задушена и завернута в полиэтилен. Но убита и спрятана не Фергалом или Драчом, потому что Хьюз умерла за двадцать семь лет до того, как Макгвайры стали королями гибели и разврата в доме № 82; равно как не погибла Келли и в грязных клешнях осужденного за насилие Артура Беннета.

Вскоре по возрасту останков Келли стало ясно, что Артур Беннет был лишь подмастерьем. А мастером был Гарольд Беннет, его отец – мужчина, убивший в этом доме семь женщин.

Эмбер закрыла глаза. Под ее веками дрожала тьма. Она встала, прежде чем дрожь обернулась падением, и подошла к окну глотнуть свежего воздуха. Потом замерла и передумала открывать окно кабинета. Вместо этого она задернула шторы.

«Слишком много. Слишком много рома. Слишком много воспоминаний, слишком много кошмаров. Слишком много всего и сразу».

Эмбер вышла из кабинета, и закрыла все это внутри.

Дом № 82 затянул ее обратно внутрь себя, выдернул из уюта назад, к темным коричневатым стенам, ближе к сокровищам, с которыми неохотно расстался после ее побега.

Дом снесли; всякий след здания, вплоть до его черного основания, уничтожили и залили цементом, вглубь и вширь. Номера 82 больше не было. Между номерами 80 и 84 находилась гладкая бетонная площадка, которую бирмингемский городской совет подметал дважды в неделю. А в середине бетонной равнины стоял простой памятник, и рядом с ним по сей день укладывали свежие цветы поверх тех приношений, что увяли и почернели.

Но дом уже три года продолжал вторую жизнь в голове Эмбер; в тихом закоулке ее воспоминаний здание № 82 по Эджхилл-роуд было перестроено, кирпичик за кирпичиком. И Эмбер только что вновь призвала дом, до сих пор полнившийся голосами, шагами, криками женщин и жестокими белыми лицами, искаженными оскалом, плюющимися, кричащими…

…и они восстали в своих полиэтиленовых саванах…

…и сидя за столом в черной комнате они все еще в экстазе поднимали глаза к потолку…

…под их невидимыми ногами тяжело распрямилась она и…

…открыла белые глаза.

– Нет!

Эмбер хотелось запустить пальцы себе в голову и выдрать оттуда, из влажных черных корней, вернувшиеся образы тонких женских костей, побуревших от времени и безжалостно брошенных в пыльных полиэтиленовых коконах. И выцарапать лица с фотографий, с их веснушками и улыбками, и мышиными волосами, выцветшими от времени и солнца. Потому что все они снова вернулись в ее разум и бились за внимание. Умоляли об освобождении и спасении. Как делали, когда она дрожала на древних кроватях в тех странных комнатах.

Но Эмбер сказала им, что они должны оставаться на стенах и вне ее сердца; таков был уговор. И не проноситься через ее сознание кричащими детьми, выбегающими из железных дверей какой-то ужасной школы каждый раз, когда она смотрит на их лица.

Пока она шла от кабинета на нетвердых ногах, жестокие слова и оскорбительные взгляды тех, кто вел расследование и допрашивал ее, тоже вернулись к жизни и громко транслировали свои голоса из проигрывателя ее памяти на бесконечном повторе и не затихая. Они перемежались закольцованными проблесками следовательских кабинетов, залов суда, приемных и прочих комнат в учреждениях, которым она потеряла счет; скудно обставленных комнат, где она сидела на пластиковых стульях и повторяла свою историю, повторяла свою историю, повторяла свою историю…

Вы изуродовали его. Вы сожгли его гениталии кислотой.

Вы разорвали его язык пополам своими грязными ногтями.

Вы перерезали ему глотку осколком стекла.

Вы топтали его лицо, когда он был в агонии.

Вы плеснули кислотой в лицо человека.

Несоразмерная реакция… несоразмерная реакция… о чем вы думали?.. Вы ожидаете, что мы поверим, будто вы видели призраков?

– Нет! Нет! Идите к черту! Я не лгунья!

Мысленно она могла вернуться в тот дом в любой момент, в точности как делала каждый день проведенного под следствием первого года.

Полицейские пытались выжать из нее правду повышенными голосами в своих пустых комнатах; ту же самую правду, которую она рассказала через три часа после того, как ее вынесли из того места на носилках.