В Мускате эскадра пополнила запасы питьевой воды. На этот раз власти Муската без сопротивления и проволочек предоставили губернатору Индии все, что требовалось. Мускатский шейх лично явился на борт португальского флагмана засвидетельствовать свое нижайшее почтение полномочному представителю короля Португалии.

Шейх сообщил немало интересных сведений о ситуации в Ормузе, обостряющейся, по его словам, день ото дня. Раис Ахмед, племянник визиря Раснорадина, держал царя Турана в строгой изоляции. Мало того, он засадил за решетку и своего собственного дядюшку-визиря. Раснорадин лишился всякой власти. Заточивший его племянник завладел государственной печатью, но главное — государственной казной. Существовали веские причины подозревать его в намерении завладеть троном Ормуза.

«Значит, мы как раз вовремя!» — заявил Албукерки своим капитанам. «Есть смысл поторопиться, господа!»

И вновь, как восемью годами ранее, пред ними воссиял Ормуз в пурпурном свете заходящего солнца. Под пенье труб эскадра Албукерки вошла в ормузскую гавань. Потом она салютовала городу из всех орудий. Хронист — очевидец событий —, явно приведенный этим зрелищем в неописуемый восторг, писал: «В наступившей темноте казалось, что все наши корабли охвачены пламенем». Меньше радости салют доставил, разумеется, не приведенным им в восторг ормузским горожанам, ибо пушки португальских кораблей салютовали им не холостыми, а боевыми зарядами — достаточно увесистыми каменными ядрами, — иные из которых угодили в город. Судя по всему, Ормуз заблаговременно подготовился к любым неожиданностям. Насколько было видно в темноте, все дороги, ведшие в город, были перекрыты заграждениями с угрожающе глядевшими в сторону моря жерлами железных и бронзовых пушек.

Наутро все португальские корабли украсились флагами. Их палубы искрились и переливались сталью пик и копий, а также боевых доспехов — впрочем, пустых, ибо их владельцы — рыцари и фидалгу предпочли из- за жары пока что вывесить свои латы на палубах, чтобы не влезать в них раньше времени.

Капитаны собрались на борту флагманского корабля, чей экипаж в поте лица трудился всю ночь напролет ради приведения флагмана в надлежащий вид. От борта к борту был натянут громадный парус, мачты и реи увешаны роскошными пестрыми фламандскими гобеленами. Доски палубы были не видны под устилавшими их драгоценными индийскими коврами. Длинный стол ломился под тяжестью заказанного домом Афонсу загодя в Лиссабоне столового серебра искусной работы (Албукерки полагал, что в привыкшей к роскоши Индии обедать на серебре приличнее его сану, чем на фарфоре, столь дорогостоящим в Европе). Повсюду, где только находилось для этого свободное местечко, сверкали пики, алебарды или панцири, опоясанные мечами в ножнах по стройной талии и увенчанные шлемами. Поставленные полукругом скамьи с мягкой обивкой ожидали капитанов, а обтянутое черным бархатом, украшенное золотом троноподобное кресло — губернатора.

Неожиданно к борту флагмана пристала небольшая лодка, в которой сидел, судя по платью, знатный перс. Но, поднявшись на борт, он снял шапку и, ко всеобщему изумлению, воскликнул на чистейшем португальском языке: «Бог да благословит Сеньора Губернатора, корабль и всю честную компанию!»

«Перс» оказался Мигелом Феррейрой, целым и невредимым вернувшимся из своей миссии ко двору шаханшаха. Его рассказ был полон драматических коллизий и стечений обстоятельств.

Поначалу казалось, что Феррейру ждет судьба его злосчастного предшественника, павшего жертвой отравления в Ормузе. По пути в Персию раб, приставленный к дому Мигелю для услуг, подмешал ему в пищу яд, не убивший португальского посланца, но имевший весьма дурные последствия для его здоровья. Проведав о попытке отравления, персидский шаханшах приказал начальнику эскорта, сопровождавшего Феррейру, ускорить темп передвижения. Поскольку не оправившийся от последствий отравления Феррейра был еще не в состоянии ехать верхом, он был усажен в паланкин. Начальнику эскорта, рисковавшему своей головой, в случае, если бы с португальским посланником случилось еще что-нибудь, было приказано утроить меры предосторожности и во что бы то ни стало доставить Феррейру в Тебриз невредимым.

«Даже родная мать не могла бы окружить меня большей заботой, чем он».

С приказом об усилении мер безопасности прибыл и личный лекарь шаханшаха. Охраняемый обоими высокопоставленными персами пуще зеницы ока, почти выздоровевший Феррейра был благополучно доставлен в тогдашнюю столицу Персии Тебриз, гостеприимно принят там и всячески обласкан шаханшахом. Владыка всех шиитов мира разместил посланца Албукерки в просторном, со всеми удобствами, доме, окруженном тенистым фруктовым садом. Каждый день шах присылал посланцу несколько прелестных танцовщиц, услаждавших взоры чужеземца своим танцевальным искусством. Верный указаниям дома Афонсу, содержавшимся в «Режименту». Феррейра, однако, строго соблюдал правило: «Смотреть — смотри, а рукам воли не давай!»

Но и в других развлечениях у него не было недостатка. Кроме Тебриза, бывшего, по его утверждениям «намного, очень намного больше Лиссабона», Феррейра ознакомился с другими городами Персидской державы, и даже удостоился высокой чести сопровождать шаханшаха на охоте. Однако милости, оказанные португальскому посланнику владыкою всех персов, этим не ограничилась. Шаханшах заявил ему, что всякому мужчине тяжело обходиться без женщины. А посему он счел за благо предоставить посланцу Албукерки на время пребывания того в Персии прелестнейшую из молодых красавиц шахан-шахского двора для всякого рода личных услуг. Феррейре, по его чистосердечному признанию, было очень нелегко отвергнуть шаханшахский дар, боясь утратить благорасположение самодержца. Но он нашел в себе силы рискнуть сделать это, сославшись на нерушимую клятву супружеской верности, данную жене, дожидающейся его возвращения в далекой Португалии. И шаханшах ему поверил.

Когда Феррейра наконец, после двух лет, проведенных при тебризском дворе, получил разрешение возвратиться к пославшим его, шаханшах надавал ему на дорогу ценнейших подарков и дал ему в спутники собственного посланника, которому надлежало вести переговоры в Гоа с Албукерки.

«А как обстоят дела в Ормузе?» — поинтересовался у Феррейры дом Афонсу.

Услышанное им в ответ на свой вопрос от Мигеля Феррейры, в общем, соответствовало сведениям, полученным от шейха Муската. За исключением одной, последней новости: встревоженный приходом португальской эскадры, Раис Ахмед освободил из заключения своего дядюшку-визиря. Имелись сведения и о подходе к нему в скором времени подкреплений с «Большой Земли».

Узнав об этом, Албукерки приказал своим галерам срочно перерезать все коммуникации между материком и островом Ормуз. После чего послал гонцов к царю Турану и к Раснорадину.

Положение царя Ормуза, юного Турана, было крайне незавидным — хуже, чем у мыши в мышеловке. Ибо, в отличие от мыши, не знающей, что с ней приключиться дальше, Туран знал свое будущее очень хорошо. Ему предстояло либо умереть во цвете своих юных лет, либо лишиться глаз. Вопрос был только в том, когда случится первое или второе. Взирая каждый день на полное высокомерия лицо Раис Ахмеда, царь Туран всякий раз убеждался в том, что отпущенный ему судьбою срок неумолимо сокращается.