Вдоль дороги, ведшей в город, стояли шпалерами пикинеры португальских «орденанс» с развевающимися знаменами и малабарские наемники из состава вспомогательных частей. Как только появился персидский посол, поднялся оглушительный шум от, будто старавшихся заглушить друг друга, труб, барабанов, литавр и корабельных пушек, грохотавших, будто задавая такт всей этой восточной, хаотичной музыке.

Шествие персидского посла открывали всадники. Затем шли слуги, ведшие четырех «охотничьих пантер» (вероятнее всего — гепардов) и четырех благородных кровей скакунов, покрытых чепраками, выложенными серебряными бляхами. Затем потянулась бесконечная колонна рабов, шедших по двое в ряд и несших на вытянутых руках посольские дары — великолепные сукна, шелка, атлас, парчу и бархат — всего четыреста штук бесценных материй. За ними другие рабы несли самые драгоценные дары — два огромных блюда с необработанной бирюзой (образующейся, согласно персидским поверьям, из костей влюбленных, умерших от неразделенной любви), блюда и кувшины из чистого золота, золотой пояс с золотым же кинжалом, и, наконец, расшитый золотом и самоцветами кафтан. Но главной «вишенкой (или любой другой ягодкой, по вкусу уважаемых читателей) на торте» был сам персидский посол, разодетый, как павлин, благоговейно несший в складках своего увитого жемчужными нитями шелкового тюрбана послание своего владыки — шаханшаха, выгравированное на золотой табличке, ярко сверкавшей под лучами ормузского солнца.

На глазах всего Ормуза, включая самого царя Турана и членов его дивана[102], наблюдавших за происходящим из окна царского дворца (благо он был расположен по соседству), посольские рабы сложили принесенные ими дары на помост, после чего на него взошел и посол шаханшаха. Но, прежде чем ступить на первую из трех ступеней, он склонился перед Албукерки в низком, поясном поклоне, почти прикоснувшись лбом к земле.

«Губернатор мановением руки подал послу знак приблизиться» — сообщает Корреа, очевидец того памятного приема — «после чего перс разулся и достал из тюрбана послание своего государя. На полпути (к креслу губернатора Индии — В.А.) он снова поклонился. Затем он, прикоснувшись кончиками пальцев к протянутой ему правой руке губернатора, поднес ее к губам, после чего поцеловал золотую табличку, прижал ее ко лбу и, наконец, передал губернатору».

Вот что шаханшах Исмаил писал в своем послании дому Афонсу Албукерки: «Могучий воин, сильный и великодушный лев моря, генерал-капитан, снискавший благоволение в моих очах и в моем сердце! Я высоко ценю и уважаю Вас, что так же несомненно, как свет утренней зари, и так же неизменно, как благоуханье мускуса.

Желаю Вам всегда быть великим и счастливым, и да будет Ваш путь столь светлым, как Вы того желаете в Вашем сердце! Я хотел бы довести до Вашего сведения, что Кожи Алижан[103](видимо, Ходжа Алиджан — В.А.) предстал передо мной и поведал мне о Вашей любви и Вашей доброй воле. Он повторил некоторые весьма добрые слова, которыми Вы обменялись с ним, и они укрепили нашу взаимную дружбу. Потому я посылаю к Вам Кожи Алижана, чтобы он сообщил Вам то, что я ему сказал.

Отошлите его назад, не задерживая надолго. Пошлите мне вместе с ним также несколько мастеров по отливке пушек, я назначу им такое содержание, какое они пожелают. Пусть отныне обмен посланниками между нами происходит постоянно. Когда Вам потребуется что-либо от меня, сообщайте мне об этом. Всецело доверяйте нашей дружбе».

Передав Албукерки это составленное в чисто восточном духе послание, Кожи Алижан стал настаивать на том, чтобы дом Афонсу незамедлительно облачился в чудесный парчовый наряд, присланный шаханшахом, и надел драгоценный пояс с кинжалом. Ибо шаханшах сам, лично выбирал их для его, и просит носить их впредь, не снимая, в знак нерушимости их дружбы и союза. Однако Албукерки, не терпевший роскоши столь характерной для владык Востока, в своем личном обиходе (допуская ее лишь, чтобы «пустить пыль в глаза» своим восточным «заклятым друзьям» на официальном уровне), весьма тактично уклонился от оказанной ему высокой чести. Дорог не подарок, объяснил он, дорога милость шаханшаха. А столь роскошные одежды подобает носить лишь венценосцу, каковым он, Албукерки, не является.

Затем персидский посланник со своими рабами удалился, Албукерки же «слабым манием руки» передал все поднесенные ему, загромождавшие помост, бесценные дары (кроме золотой посуды и охотничьих гепардов), своим капитанам. Золотую посуду он отправил в дар своей всемилостивейшей монархине, королеве Португалии. Гепардов же подарил своему юному другу — царю дружественного Португалии Ормуза.

«Капитаны с превеликой радостью разделили дары между собой» — пишет Корреа — «не подумав поделиться с остальными фидалгу, моряками и солдатами, печально стоявшими в стороне, оставшись с пустыми руками». Но губернатор и их не оставил своей милостью. Капитан, доставивший Турану охотничьих барсов, намекнул царю Ормуза, что губернатор нуждается в деньгах и был бы весьма признателен за небольшую ссуду. Намек был понят. Царь Туран был счастлив услужить Афонсу Албукерки — своей единственной надежде на спасение в этом ормузском «гадюшнике». На следующий день все португальские офицеры, матросы и солдаты, созванные звуками труб к большому столу у ворот баррикады, получили в полном размере причитавшееся им жалованье. После раздачи им денег царь Туран, в знак своей безмерной благодарности дому Афонсу, приказал прислать ему, в порядке материального поощрения доблестных ратоборцев короля Португалии, еще столько же денег — чтобы не осталось недовольных. Богат был Ормуз, ничего не кажешь.

Деньги, добавленные царем Ормуза «от щедрот своих», были доставлены лично Раис Ахмедом, уже разработавшим для себя план действий, предусматривавший два этапа. На первом этапе властолюбивый временщик планировал, путем всяческих «ласкательств» втереться в доверие к португальцам, а на втором — подготовить убийство Албукерки.

Однако царь Туран, каким-то образом разузнавший о его зловещих планах, сумел предупредить о них дома Афонсу, срочно созвавшего капитанов на совет, большинством голосов вынесший Раис Ахмеду смертный приговор. Затем губернатор Индии пригласил царя Турана, визиря Раснорадина и Раис Ахмеда (никакой официальной должности не занимавшего) на переговоры, местом проведения которых был назначен один из конфискованных им домов на побережье. По взаимной договоренности, участники переговоров должны были оставить свою вооруженную свиту снаружи и явиться на переговоры безоружными. Тем не менее, под одеждой всех португальских капитанов были спрятаны кинжалы. А Раис Ахмед, пришедший до прихода царя Турана, явился на переговоры, вооруженный не только кинжалом, но также мечом и боевым топориком.

Когда все участники переговоров собрались внутри дома за запертыми дверьми, дом Афонсу, схватив заговорщика за правую руку, громко крикнул капитанам: «На него!». Но сильный и ловкий, как кошка, Раис Ахмед вырвался, схватил левой рукой генерал-капитана за горло и попытался другой, правой рукой выхватить свой, висевший слева, меч из ножен. Но, прежде чем он успел это сделать, в его тело вонзились португальские кинжалы.