У Ясной Поляны под Тулой, у опушки казённого леса, встретился, к примеру, хутор с названием странным для этих мест — Грумант. Хутор как хутор, десяток изб под соломенной крышей, дворы для скотины, колодец-журавль посреди улицы. Мужики, бабы и ребятишки высыпали поглядеть, кто приехал, зачем.

— Пошто такое прозвище у деревни? — спросил Фаддей ямщика.

— Да здешний барин выселил несколько дворов из Ясной и приказал именовать таким манером, — с весёлостью ответил словоохотливый ямщик.

— А сам-то знаешь, что есть Грумант?

— Афектировать[29] не буду, — приосанился мужик. — Так наши северяне звали Шпицберген в океане Ледовитом. А князь Николай Сергеевич Волконский, здешний владелец, при императоре Павле губернатором в Архангельске служил, в память о том времени дал выселкам имя поморское.

В Калуге, в гостинице, Фаддей нежданно-негаданно встретился с товарищем по Корпусу, английской практике и соплавателю в кругосветном вояже Крузенштерна — Васькой Берхом. Беллинсгаузен тогда шёл на «Надежде», а Берх — на «Неве» с Лисянским. За пуншем и закуской, по-купечески обильной, простой, сытной, Берх рассказал, как навещал бывшего своего командира в его имении на Полтавщине.

— Совсем мохом оброс, только и делает — назад глядит, на несчастливую судьбу жалуется, на Адмиралтейство, да и то сказать, кому оно, Адмиралтейство-то, кумом приходилось? — произнёс Берх. — «Нева» не одному Юрию Фёдоровичу дорога была... После нашего вояжа на ней ходил на Ситку капитан-лейтенант Гагемейстер. А знаешь, какой трагедией закончилась жизнь её?..

— Не слыхал.

— Она подходила к Ново-Архангельску, возле мыса Эчком вдруг задул сильный противный ветер, отбросил шлюп в море. Целый месяц «Неву» трепала буря. Ей всё-таки удалось приблизиться к американскому берегу. За два часа до рассвета вахтенный отчаянным криком «Земля перед носом!» поднял всех на ноги. Берег в пенных бурунах был совсем близко. В суматохе бросили якорь, но забыли присторить канат — его утянуло в воду. Срубили мачты, однако корабль всё равно тащило к скалам. Опущенный баркас залило водой, спасательный плот разнесло по брёвнышку. Вскоре разломалась и сама «Нева». Вместе со многими матросами погиб и бывший наш товарищ по первой кругосветке. Ты его должен помнить, хоть не знаешь, что, когда уже в конце экспедиции Юрий Фёдорович решился на непрерывный ход без захода на Святую Елену, где вы на «Надежде» его ждали, он единственный воспротивился приказу капитана.

— Штурман Калинин?

— Он. Когда я Лисянского о нём известил, тот побледнел, молчал долго, после сказал: «Бескорыстный и добрый был человек. Давай помянем погибших на море. Память о них должна быть столь же дорога Отечеству, как и память о воинах, павших в сражениях».

Берх отпил вина, пожевал закуску, поглядел на Фаддея:

— А тебя не тянет в дальние моря?

— От меня мало что зависит. Мотаюсь по Чёрному со штурманскими учениками, на берегу живу мало, чаще на фрегате квартирую.

— Поговаривают, государю наскучило заниматься сухопутными европейскими делами, выразил как-то желание, чтоб мир удивить морскими походами. Крузенштерн ему не раз сию мысль высказывал. Иван Фёдорович — голова учёная. Вот увидел он в столице пароход, и его мысль, в отличие от военных и обывателей, приняла несколько иное направление. Человек вроде становится властителем морей и может смело отправляться в самые отдалённые части земного шара. Стало быть, ему понадобятся точные карты. Следуя правилу идти в ногу со временем, Крузенштерн засел за «Атлас Южного моря»... За такое огромное дело взялся! Ведь со времён Магеллана в Тихом океане, особливо в южной части его, сделали много открытий, однако определение мест открыватели производили неточно. Он стал сличать старые карты с собственными наблюдениями и вычерчивать новые. И как о любимой мозоли начал говорить об экспедиции. Царь вроде бы его поддерживает. Но для организации большого вояжа нужен пробивной и денежный практик. Про Румянцева Николая Петровича слыхал?

— Как же!

— Подумай о нём, а я тем временем закушу, аппетит появился.

Беллинсгаузену и думать не требовалось. После Тильзита Румянцев был вторым после царя человеком в империи. Вторжение Наполеона в Россию настолько потрясло его, что канцлера хватил апоплексический удар. Он лишился способности двигаться и слушать. Год находился между жизнью и смертью. Лишь после изгнания Бонапарта к нему стало возвращаться здоровье. Отойдя от власти, Николай Петрович занялся наукой. Он был одним из богатейших людей, владел массой поместий, тридцатью тысячами крепостных, но почти все доходы обращал на приобретение старинных рукописей, издания научных трудов и меценатство.

Тем не менее Фаддей не знал одной вещи. О ней и поведал всезнающий Берх. Вытерев салфетом губы, он начал говорить:

— Вот и поехал как-то наш Крузенштерн к Румянцеву. В кабинете застал историка Николая Михайловича Карамзина, тот пёкся об издании «Истории государства Российского». Румянцев принял моряка ласково, приказал слуге угостить, в кресла усадил. Ну, Иван Фёдорович долго мусолить идею не стал, высказался в том духе, что в продолжение столетий умы географов и мореплавателей заняты двумя важными загадками. Первая: есть ли на севере морская дорога из Атлантики в Великий океан? Вторая: существует ли земля у Южного полюса? Румянцев думал, что Иван Фёдорович снова начнёт упирать на выгодное коммерческое предприятие, как перед прошлыми вояжами к Аляске, но оказалось, что хлопотал он о снаряжении корабля для чисто научных целей.

— И что же вышло? — поторопил Фаддей замолкнувшего было Берха.

— А вышло как в сказке! Граф согласился финансировать северную экспедицию. Велел построить в Або двухмачтовый бриг «Рюрик» с восемью пушками на случай встречи с пиратами. Брал корабль сто восемьдесят тонн груза для прокорма команды и троих учёных — естествоиспытателей и художника. А начальником по предложению того же Крузенштерна знаешь кого поставил?

— Любишь ты, Васька, туман напускать! — даже осерчал Фаддей, быстро перебрал в уме знакомых офицеров, склонных к наукам, и назвал Отто Коцебу.

— Вот-вот.

Фаддей ходил с ним на «Надежде». Тогда юноша был ещё кадетом, зачислили его лишь волонтёром, да и то по желанию царя, которого упросил в свою очередь отец Август Коцебу, громкий литератор и драматург. За три года плавания с Крузенштерном Отто проникся интересом к научным работам.

— Почему же о «Рюрике» нигде не писали?

— Писали. Строчкой в «Петербургских ведомостях» и в «Записках учёного департамента Адмиралтейства», где имеет честь сейчас служить твой покорный слуга. Но вряд ли «Записки» дошли до ваших тмутараканей.

— А где теперь находится «Рюрик?

— Точно не знаю. Но возвращается[30].