С сильной охраной Бонапарт вернулся к Малоярославцу. Долго глядел он на ненавистный городишко, на речку, через которые не сумел перешагнуть. Вечером он попросил лейб-медика дать ему пузырёк с сильным ядом на случай опасности пленения. Битва у Малоярославца заставила императора принять роковое решение — отходить к Смоленской дороге. В сущности, он подписывал смертный приговор своей армии. 26 октября французы начали отступление. Кутузов сражение у малого калужского городка определил точно. По его словам, Малоярославец явился пределом нападения, началом бегства и гибели врагов...

Закончив рассказ, Глинка спросил:

— Я не утомил вас?

— Что вы! — воскликнул Берх. — От кого ещё услышишь в таких подробностях о здешней баталии?

Они спустились с Городища, прошли к Луже и вдоль овражка, внизу которого текла Филатовка, поднялись к высотке, заросшей мелким ельником. Дальше виднелась деревенька Чуриково. Глинка остановился перед рукотворным курганом с православным крестом наверху и опустился на колени. Его примеру последовали Фаддей и Василий, отдавая дань памяти погибшим солдатам. Минут пять или десять они творили молитву. Наконец Фёдор Николаевич поднялся и проговорил:

— Скажите, отчего даже после битвы, когда сердце начинает остывать от запальчивости, когда миновала опасность, отчего, спрашиваю, видя растерзанные чугуном и железом трупы, в крови, в пыли разбросанные по земле, душа не содрогается?

Не дождавшись ответа, сказал:

— Наверно, от радости, что тебя нет среди них. А вот на кладбище безмолвие навевает на душу какую-то священную тишину, тени знакомых оживают, и в ушах вдруг начинает звучать канонада... Слышите?

Фаддей и Берх переглянулись. Они не участвовали в бою, они только умозрительно могли представить неистовый гул орудийных выстрелов, ружейной пальбы, звон штыков и сабель, стоны безнадёжно раненных, хрипение умирающих сквозь треск разрывающихся гранат. Об ожесточённости боя Берх, как будущий историк, судил хотя бы по тому факту, что пленных ни одна, ни другая сторона не брала. Он, как и Беллинсгаузен, был благодарен полковнику за сегодняшний день, который на многое открыл им глаза.

Наутро Глинка с Берхом уехали в Москву, а Фаддей заспешил в Крым. Больше встретиться с Глинкой Беллинсгаузену не привелось[32].

Отчёт о несостоявшейся у Гончаровых сделке пришёл в штаб флота раньше, чем вернулся Фаддей. Чиновники комиссарского ведомства показали бумагу Грейгу, присовокупив от себя, что больно привередливо повёл себя капитан II ранга Беллинсгаузен, поелику калужское полотно всегда отличалось прочностью и лёгкостью, флот закупал его в больших количествах и моряки всегда оставались довольными. В этом присовокуплении содержался намёк, что либо строевой офицер вообще не разбирается в качестве парусного материала, либо в чём-то не сошёлся с заводчиком, мол, последний мало положил сверх казённой платы.

Фаддей ещё не успел переменить дорожного платья, как его немедленно потребовали к адмиралу. Поняв, что речь пойдёт о полотне, он захватил с собою дорожный баул и предстал перед Грейгом в виде самом неподходящем — в порыжевших сапогах, пыльном кафтане, небритый, поскольку час был ранний, предрассветный, а Алексей Самуилович привык появляться в кабинете с утренней зарей. Он считал эти тихие часы самыми благотворными для работы без штабной суеты и текущей канители.

— Что ж ты, братец, так паскудно оплошал? — опросил Грейг тоном, не сулившим ничего хорошего. — Я-то думал, что линейный в парусине лучше разберётся, чем интендантский пластрон[33]. Мы спускаем три новых фрегата, а чем прикажете их оснащать теперь?!

— Ваше превосходительство, я посчитал гончаровское полотно никак не пригодным. Смотрите сами. Аршин этот выбрал из середины штуки. — Фаддей вытащил из баула полотно и без всякого напряжения разорвал его пополам. — Из такой мешковины не то что паруса, но арестантскую робу стыдно шить.

Грейг помял материал, посмотрел на свет, попробовал на крепость и спросил вкрадчиво:

— Сколько тебе заводчик сунуть хотел?

— Как на духу, пять тысяч!

— Ассигнациями?

— Серебром.

— И ты не взял?!

— За кого вы меня принимаете? — меняясь в лице, спросил Фаддей, будто его и впрямь адмирал за руку поймал.

— Не кипятись. Не обидеть хотел, просто полюбопытствовал.

— Хорошенькое любопытство... Я к губернатору его сволочь хотел.

— Ну и обалдуй же ты, Фаддей Фаддеевич! — от души вырвалось у Грейга. — Это ж на пять лет вперёд твоего жалованья!

— А флот, а моряки что скажут?

— Флот ничего не скажет, — ответил Алексей Самуилович. — Войны пока не предвидится. Турки хвост поджали. Корабли как стояли, так и будут стоять... И парусина, какая ни есть, всё равно сгниёт.

Он раздвинул штору перед большой, во всю стену, картой Чёрного моря и побережий:

— Вот только собирается государь в Кавказскую войну, хоть и не знаю, сколь долго она будет длиться. Кромка берега наша, а в горах — сам чёрт не разберёт. Займёшься перевозкой войск в крепости Святого Николая и Сухум-Кале.

— Готов, ваше превосходительство! — подтянулся Фаддей, обрадовавшись новому занятию.

Грейг подошёл к нему, положил на плечо руку:

— А вообще-то, грешен, не за тем посылал тебя — полотно закупать. Хотел, чтоб отдохнул от моря, посуху покатался. Глядишь, и невесту бы подыскал. Пора бы.

Фаддей опустил глаза. По наступившей неловкой тишине Грейг понял, что приватный разговор неприятен Беллинсгаузену, сказал, заторопившись:

— Ступай пока. Меня дела ждут.

И, глядя вслед уходившему моряку, подумал: «Вот на таких людях и держатся флот и Россия».

Фаддей же гадал, в чём же изменилось отношение Грейга к нему? Да ведь высокообразованный адмирал, большой любитель порядка и уставных пропорций, в этот раз звал его на «ты».

...Фрегат «Минерва» стоял у причала, грузился. После свидания с Глинкой другими глазами теперь смотрел Фаддей на пехотных солдат. С ранцами, шинельными скатками, длинноствольными ружьями со спущенными штыками, в белых бескозырках с высокой тульёй — формой обновлённой для действий в южных районах, пробегали они по шатким сходням на корабль и с опаской поглядывали на море. Много, слишком много среди них молодых из краткосрочных депо — учебных лагерей, где рекруты проходили первоначальную подготовку. Забранные из российский глубинок, они не то что моря, каменных домов никогда не видели, и всё новое казалось им дивным, враждебно-пугающим, как зверятам, недавно пойманным в родной чаще и помещённым в клетку.