– Ты понимаешь, что это его ребенок?! – воскликнула она.

Розамунда не ответила. Теперь она беспомощно рыдала.

– Плач тебе не поможет, – холодно произнесла Алиенора, жалея, что не может себе позволить роскоши слез. Но горе не сокрушило ее только потому, что этому мешал гнев. – Ты знаешь, что я могу с тобой сделать? – Глаза королевы сощурились, и она приблизилась – ей хотелось думать, что в этом движении была угроза – к разнюнившемуся существу, стоящему перед ней на коленях. Ненависть наполняла Алиенору. Она хотела, чтобы эта девчонка страдала так, как страдает она сама. – Я могу приказать высечь тебя! Если я пожелаю, мне сейчас же принесут кинжал, чтобы я тебя заколола. Или я могла бы отравить твою еду. Да, Розамунда де Клиффорд, я бы с большим удовольствием думала о том, что каждый раз, когда тебе приносят очередной деликатес, заказанный моим мужем, ты мучаешься, не зная, будет ли твой следующий глоток последним или нет.

– Миледи, простите меня! – воскликнула девочка. – Я не просила этого.

Но Алиенора от гнева была вне себя.

– Ты, значит, хочешь мне сказать, что легла под него против желания, что он тебя изнасиловал! – выкрикнула она.

– Нет, нет, все было не так!

– Так как же оно было? – Алиенора не хотела выслушивать подробности, но знать должна была всё.

– Миледи, ведь никто не может отказать королю, – ответила Розамунда тихим дрожащим голосом. – Но… – И тут Алиенора услышала вызывающую нотку в голосе Розамунды. – Я полюбила его, и то, что я дала ему, я дала по собственной воле.

Слова девчонки, как ножи, вонзались в сердце Алиеноры.

– Ты полюбила его? Как трогательно!

– Да, полюбила. И сейчас люблю. И он любит меня. Он сам мне это сказал.

– Ты дура! – надтреснуто прозвучал голос Алиеноры. – И ты не первая шлюшка, которую соблазнили сладкие слова.

Розамунда посмотрела на королеву влажными глазами, в которых теперь был вызов.

– Но, мадам, – спокойно проговорила она, – король и в самом деле любит меня. Он провел здесь со мной всю прошлую осень, зиму и весну. Он построил мне эту башню и лабиринт для моего удовольствия. И сказал, чтобы я оставалась здесь и ждала его возвращения.

Алиенора потеряла дар речи. Ее гнев внезапно прошел, его смели потрясение и горе, и еще она знала, что сейчас разрыдается. Нет, она не позволит себе такое перед лицом этой невинной девочки, не даст ей увидеть, как глубоко ранили ее эти слова, гораздо сильнее, чем недавние пустые угрозы могли напугать ее соперницу. Она, как смертельно раненное животное, хотела уползти куда-нибудь в темное место и умереть там.

Алиенора услышала голоса, доносящиеся с лестницы. Еще немного – и ее сопровождающие, которые не могут понять, что тут происходит, непременно поднимутся сюда. Она не должна позволить им увидеть эту девицу. Хорошая картинка: обманутая жена и ее молодая соперница.

– Не смей больше попадаться мне на глаза! – прошипела она Розамунде, потом развернулась и двинулась из комнаты, пытаясь выглядеть как можно достойнее.

Твердо закрыв за собой дверь, Алиенора принялась спускаться по лестнице.

– Там вышивальщицы, – сообщила она своим дамам, которые уже поднимались по лестнице ей навстречу. – Восхищалась их искусством. – Она дивилась собственной выдержке. – Судя по всему, смотритель был прав, тут ведутся работы, и это место совершенно не годится для ночевки. Нравится нам или нет, мы должны ехать в Оксфорд.

Алиенора знала, что должна как можно скорее убраться из Вудстока. Мысль о том, что она проведет ночь под одной крышей с Розамундой, была невыносима. Или даже будет дышать тем же воздухом. Она должна уехать куда-нибудь, где в спокойной обстановке сможет зализать свои раны.

– Ехать прямо сейчас, мадам? – переспросили ее дамы. – Вам необходимо отдохнуть, прежде чем трогаться дальше.

– По пути будет гостиница, – твердо сказала Алиенора.

Королевский дом в Оксфорде представлял собой громадный комплекс зданий, окруженный мощной каменной стеной. Он походил на крепость, хотя на самом деле был роскошной резиденцией с яркими стенными росписями и богато обставленными покоями короля и королевы. Здесь в давно прошедшие счастливые дни родился Ричард, любимый сын королевы, без особого шума нетерпеливо выскользнул на свет божий. Но этот последний ребенок, в отличие от ее старших детей, казалось, не спешил появляться на свет. И что ж тут удивительного, думала Алиенора, ведь мир – такое жестокое место.

Сердце ее не лежало к этим родам. Алиенора упиралась ногами, напрягалась, но почти без результата. Роды длились уже несколько часов, и повивальная бабка озабоченно покачивала головой. Ей оказали такую большую честь: срочно вызвали, чтобы помочь королеве разрешиться от бремени, но теперь эта добрая женщина опасалась за свою хорошую репутацию в городе. Потому что, если мать или ребенок умрут, король почти наверняка покажет пальцем на нее.

Петронилла, как всегда под мухой – она все время прикладывалась к графину с вином, чтобы прогнать своих демонов, – сидела с трагическим видом у кровати, держа Алиенору за руку. Другие дамы суетились вокруг с кувшинами теплой воды и чистыми, выбеленными полотенцами. Петронилла боялась за сестру. Она любила Алиенору, во многом на нее полагаясь, и понимала, что жизнь без сестры станет пустой. Никто не догадывался, почему Петронилла напивается до бесчувствия. Люди косо посматривали на нее, осуждали. Но не Алиенора, которая знала, что такое потерять собственных детей. Ей тоже была известна жестокая боль разлуки, ей тоже приходилось жить с пустыми руками и камнем на сердце. Лишь несколько человек, включая и Петрониллу, знали, что Алиенора одно за другим пишет письма своим французским дочерям, надеясь восстановить давно утраченную связь, но ответов не получает. Правда, было одно письмо, и тогда надежда на какое-то время расцвела в сердце сестры. Но молодая графиня Мария явно считала, что не стоит заводить переписку с матерью, и Петронилла решила, что вряд ли ее можно упрекать за это.

Да, Алиенора тоже несла свои кресты, и, возможно, их больше, чем она сама признавала. Что-то странное случилось в Вудстоке, Петронилла была в этом уверена. Если раньше Алиенора казалась сильной и решительной, бойцом, готовым принять любой вызов, то теперь она словно потеряла волю к жизни. Эта перемена, произошедшая с сестрой, казалась необъяснимой и пугала Петрониллу. Проглотив еще один всхлип, Петронилла снова потянулась к графину.

Алиенора пребывала в сумеречном состоянии, терпя учащающиеся с обострением схваток приступы боли. Когда же боль стихала, она снова погружалась в тот мир, где была недоступна для других. Она чуть ли не радовалась этой муке деторождения, которая была легче, чем та мука, в которую поверг ее Генри со своей шлюхой. Он же стал и причиной ее нынешних мучений, но Алиенора была бы готова терпеть еще хоть тысячу раз, будь их дети плодами ничем не запятнанной любви. Но с любовью было покончено. Генри предал Алиенору, а потому перестал для нее существовать. Этот ребенок и в самом деле будет у них последним.