— Я, должно быть, переломал тебе все кости.

— Разве? — Она поцеловала его в плечо. — В таком случае должна сказать, что переламывание костей — великолепное ощущение. Во втором раунде у нас ничья, Роберт? Мы всю оставшуюся часть ночи будем соревноваться? Я предпочла бы просто заняться любовью.

— Жуана, нам не следовало затевать все это. Но она подняла голову и поцеловала его в губы.

— До самого рассвета никакая реальность не существует. Умоляю тебя, Роберт, не надо портить нашу ночь.

Тем не менее ночь была испорчена, потому что за игрой, которую они затеяли, неумолимо маячила реальность. И для него она могла оказаться мучительной.

— Реальность? — спросил он, не отрывая от нее губ. — А что она обозначает?

— Не знаю, — ответила она. — Я никогда о ней не слышала, Роберт. Скажи, ты подаришь мне рассвет? Помнишь, в Обидосе? Ты говорил о лентах, звездах и восходе солнца?

Он помнил. Очень хорошо помнил.

Ей не следовало задавать этот вопрос. Потому что все его подарки предназначались любимой женщине, и его откровенный ответ лишь причинил бы ей боль. Она понимала, что ей подарить рассвет он не может. И понимала, что сама испортила их ночь.

Наконец утомившись и утолив страсть, они лежали рядом в ожидании момента, когда за окнами начнет светлеть и им придется подниматься, одеваться и снова вживаться в свои роли конвоира и пленницы.

Она могла бы сейчас заставить его поверить правде. Она полагала, что убедит его, сейчас это было возможно. Но решила оставить все как есть. Рассвет еще не наступил, и ей было жаль тратить на выяснения остатки их ночи любви. Наконец он нарушил молчание:

— Жуана, я хотел спросить тебя о той твоей первой любви…

— О Роберте? — Она с улыбкой повернулась к нему. — Правда, странное совпадение, что вас с ним зовут одинаково?

— Не такое уж странное, — сказал он. — Жуана, он не хвастал перед слугами победой над тобой. И не называл тебя французской сучкой, по крайней мере в то время.

Она, нахмурив брови, пристально взглянула на него:

— Ты полагаешь? Я тоже так думаю.

— Он любил тебя беззаветно, — сказал он, — как, наверное, может любить только семнадцатилетний юноша. Он не лгал, когда говорил, что любит тебя, хотя ему не хотелось произносить свое признание вслух. Он не лгал также, когда обещал приехать за тобой на белом коне в день твоего восемнадцатилетия и увезти в сторону восхода солнца. Возможно, он понимал, что никогда этого не случится, но он говорил все от чистого сердца. Он страстно хотел верить в то, что говорил и обещал.

В почти полной темноте она не отрываясь смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Если тебе так дорога память о нем, то можешь считать, что она ничем не запятнана. Если у тебя когда-либо были хоть малейшие сомнения, отбрось их раз и навсегда. Ничего подобного он не делал.

Она продолжала молчать.

— Он был глубоко оскорблен, когда ему сказали, что ты никогда не сможешь всерьез подарить любовь и верность ублюдку. И хотя он знал, что ты говоришь правду, он, тем не менее, был обижен. И обижен тем, что отец посмеялся над ним за то, что он осмелился положить глаз на дочь графа. В тот день он решил, что никогда больше не подставит себя в качестве мишени для людских насмешек. Он решил своими руками проложить себе путь в жизни, начав с самых низов и закончив жизнь там же, если не сумеет взобраться выше, опираясь исключительно на собственные силы. Он неплохо преуспел. Можешь утешиться, Жуана, если он по-прежнему имеет для тебя какое-то значение. Твой Роберт вполне удовлетворен тем, чего добился в жизни. Видишь ли, никакой оспы у него не было. И он не умер, по крайней мере пока.

— Он взял фамилию матери, а не отца. — Она говорила шепотом, как будто опасаясь, что их кто-нибудь подслушает. — Как была фамилия его матери?

— Блейк, — сказал он. — Ее фамилия была Блейк. — Он закрыл глаза.

Казалось, его молчание длилось бесконечно.

— Роберт, — произнесла она наконец и с трудом узнала свой голос. — Ах, Роберт.

— Наша история произошла очень давно, — сказал он. — Слишком давно. Он стал другим человеком, Жуана, осталось только имя. И ты стала совсем другой. Все, все осталось далеко позади — вместе с невинностью. Но он все еще жив. И он действительно тебя любил.

— Ах, Роберт, — повторила она. В ее голосе звучала такая мучительная боль, а ему нечем было ее утешить.

Они лежали молча и ждали рассвета.

-Мне дала его Жуакина, — заявила Карлота, осторожно ставя в угол громоздкое ружье. — Она сказала, что у нее не хватит смелости выстрелить из него, а я сказала, что у меня хватит, поэтому она отдала его мне.

Не смейся надо мной, Дуарте. Что угодно, только не смейся надо мной.

Дуарте расхохотался.

— Тебе дали, наверное, одно из первых ружей, изобретенных в древности. Если ты из него выстрелишь, тебя может разнести на куски. Значит, ты все-таки решила остаться и бороться, вместо того чтобы уйти в безопасное место? Должен признаться, я бы очень удивился, если бы, вернувшись, не нашел тебя здесь.

— И сегодня ты явился, — сказала она, искоса глядя на него, — для того лишь, чтобы прогнать меня на запад с Мигелем, не так ли? Забудь, Дуарте. Если ты собираешься возражать, то заставишь меня пожалеть о том, что ты вернулся домой. Я здесь неделями помирала от скуки и безделья, а теперь, когда судьба подарила такой подарок и французы пошли на запад нашей дорогой, ты ждешь, что я упущу свой шанс, который выпадает раз в жизни?

— Карлота, — попытался он урезонить ее.

— Вижу, что так оно и есть, — сказала она, подбоченившись. — Ну так ты не дождешься. Я уйду в горы вместе с тобой, а там увидим, смогу ли я участвовать в боевых действиях против французской армии, когда она двинется по этой дороге. И Мигеля я возьму с собой. Он родился здесь, как и мы с тобой, и тоже имеет право участвовать в освобождении. А если тебе не нравится, я пойду одна. Найду какой-нибудь другой отряд, к нему и присоединюсь. Если ты не обеспечишь меня приличным оружием, я возьму с собой это ружье и разлечусь на миллион кусков с первого выстрела. Перестань надо мной смеяться.

— Я люблю тебя, — сказал он, отлично зная, чем заставить ее замолчать. — Я устал бороться с тобой, — сказал он. — В горы мы пойдем вместе. Говорят, Жуана здесь не появлялась? Капитан Блейк тоже? Я думал, что они зайдут, чтобы предупредить тебя.

— Предупредить нас приходило не менее двух десятков человек, — сказала она. — И все они уверяли, что французы буквально наступают им на пятки. Однако я пока еще ни разу не видела ни одного синего мундира.

— Глупая девчонка Жуана не сказала ему правду, — проговорил он. — Она дразнит его, заставляя думать, что шпионит в пользу французов.