Я проснулся в холодном поту и с ее именем на устах.

Я больше никогда не допущу, чтобы Беатрис угрожала такая опасность. Я поклялся, что больше не пострадает ни один человек, живущий под этой крышей. И сегодняшним утром я пришел, чтобы в этом убедиться.

Но будет ли этого достаточно?

Палома сказала, что они с Мендосой обнаружили среди документов Родольфо стопку писем, адресованных Беатрис и, вероятнее всего, пришедших от ее матери.

Она хочет уехать, Cuervito, сказала Палома. Мы должны отпустить ее.

Мне хотелось отшатнуться от мягкости в ее голосе. Я находил привычную грубость моей дорогой кузины успокаивающей. Я жаждал ее резких углов, бестактной находчивости. И, получив от нее сочувствие, я стал бояться, что она увидела слишком многое. Бояться, что она видела – даже яснее меня самого, – как сильно я хочу, чтобы Беатрис осталась.

Но, будь я ею, захотел бы я остаться? Столько Солорсано умерло в этом доме за последние годы… Кто-то насильственной смертью, кто-то нет. Их голоса всегда будут жить в стенах этого дома, как и воспоминания сотен людей из моей семьи, которые служили им. Такова суть этих домов. Я не мог вытянуть голоса так же, как не мог и вытянуть само основание из-под дома. Кто-то мог жить в таких домах, совершенно не подозревая об этой компании. Для других же стены были почти осязаемыми, и жить в их окружении было все равно что жить с навязчивым родственником.

Но все же одну силу было необходимо освободить. Одно тело было необходимо предать земле и отпустить его дух.

Мне оставалось лишь надеяться, что этого будет достаточно, чтобы Беатрис осталась.

Зло задергалось в тенях неестественного чернильно-черного цвета. Стоило мне войти в зеленую гостиную, как оно заскользило по коридорам, следуя за мной. Я оставил дверь приглашающе открытой и прошел в центр комнаты. Затем отодвинул мебель и свернул зеленый ковер. Выверенным и точным движением я достал из кармана кусок угля и опустил его на камень.

Я начертил первую линию глифа, необходимого для обряда изгнания.

Позади меня захлопнулась дверь.

Сердце пропустило удар, но я разжал руки, и оно успокоилось. Под бинтами на костяшках зарубцевались раны и ожоги от молний.

Я больше не тот Андрес, который впервые столкнулся с тьмой.

Я продолжил рисовать нужные глифы под пристальным взглядом тьмы, и рука моя не дрогнула, даже когда волосы на затылке встали дыбом.

Новообретенная сила не значила, что я перестал быть добычей. Я чувствовал, как нарастает страх внутри. Чувствовал его металлический и сладкий привкус.

Она была здесь.

Разумеется, она была здесь. Но я не доставлю ей удовольствия видеть мой страх. Я сделал глубокий вдох, перевернул страницу книжицы и продолжил работать в течение долгих, безмолвных минут, пока круг не замкнулся.

Затем я поднялся, вошел в центр круга и повернулся лицом к теням.

– Добрый вечер, донья, – поприветствовал я.

Тихое шипение. Как у гремучей змеи, но более глубокое. Шипение хищника.

– Достаточно, – мой голос звенел от осуждения. – Время пришло.

Прижав руки к туловищу, я протянул ладони тьме.

Этого простого действия оказалось достаточно. Словно ручей, переполненный после паводка, меня омыло темной силой. Темнейшие части моей души теперь не были связаны, не были заключены в шкатулку. Шкатулка больше не висела тяжелым грузом в груди, скованная стыдом, ненавистью к самому себе и страхом того, что ждет меня после смерти. Сила растекалась по моим конечностям, невесомая, будто роса, и приносила покой. Я носил ее в себе, как собственную тень, даже когда пользовался тем, чему меня обучила бабушка. Даже когда служил мессу и обращался с молитвой к людям Сан-Исидро.

Тьма завывала, нарастая вокруг меня, напоминая бурю.

Ты должен будешь сам найти свой путь, всегда говорила мне Тити.

Если я продолжу идти тем путем, который нахожу правильным, однажды я приду к душевному равновесию. Найду свой путь. Свое призвание.

Я потянулся к темноте и сжал дух доньи Марии Каталины в кулак. Она попыталась отпрянуть, использовать свою силу, чтобы вырваться, но заклинания Тити продолжали слетать с моих губ.

– Достаточно, – повторил я на кастильском.

Я со всей силы дернул кулак вниз.

Звук, напоминающий лопнувшую струну, прорезал темноту. Бурный мятеж дома утих.

В комнату вошла донья Мария Каталина – такая же настоящая, какой я видел ее здесь несколько лет назад. Она мерцала, словно мираж. Я притянул ее в круг. Она была все такой же элегантной, будто бы сделанной из сахара, как и в тот день, когда я впервые увидел ее на площади в Апане – одетую в серое платье и с горделиво собранными в высокую прическу волосами, напоминающими кукурузный шелк. Враждебность, которую она испытывала ко мне при жизни и которую направила на меня через дом, ясно читалась на ее лице. Она скрестила руки на груди.

Ненависть ее была подобна опухоли. И пришло время изгнать тьму из моего дома, раз и навсегда.

– Думаю, вы прекрасно понимаете, зачем я здесь, – сказал я, и ее рот искривился в изящном оскале.

Я желаю тебе гореть вечно, выплюнула она. Гореть, гореть, гореть.

Гул ее голоса ударил по ушам, будто барабанная дробь. Будто биение нечестивого огня, разгорающегося в моих снах.

Таких, как ты, обычно сжигают.

О, как долго эти слова ранили меня.

Я одарил донью Каталину самой блаженной своей улыбкой. Да, я все еще боялся, что меня раскроют – будь то падре Висенте или кто похуже. Я боялся загробного мира. Я был грешником. Был ведуном. Я грешил и согрешу снова, как и все люди. Но к какому бы исходу на том свете ни привели мои решения, это останется между мной и Господом. Все, что я мог сделать, – это служить дому и людям, которых люблю, используя каждый дар, с которым был рожден.

Я встретился с доньей Каталиной лицом к лицу.

Ей давно было пора предстать перед Богом, и мы с ней оба знали это. Выражение покорности омрачило ее лицо, пока я зачитывал заклинания, а моя сила окутывала ее. Через мгновение я разорву ее связь с домом навечно. Если она и боялась того, что ждало ее на другой стороне, она никак этого не показала.

– Лишь одному Богу известно, кто будет гореть, – сказал я.

Со звуком, похожим на рвущуюся бумагу, видение доньи Каталины обратилось в пепел. Зависнув в воздухе, пепел медленно опустился к тишине угольных глифов на полу. Подобно горящей бумаге, ее остатки свернулись, уменьшились и наконец исчезли.

Я перекрестился.

– Да исполнится воля Его.

Солнце ярко светило в лазурном небе, но я все же накинула на плечи толстую шерстяную шаль, пока мы с Андресом шли до дома.