что ваш Квош не был заводилой у этих парней, – продолжал бейлиф, – считайте, ему повезло – отделается поркой. Коли не подтвердится, его повесят.

Я крепко сжала челюсти и стиснула кулаки, чтобы не вскрикнуть от ужаса.

– Я выступлю на суде в его защиту! – выпалила я, прежде чем Чарльз смог меня остановить. – Квош – честный раб!

Бейлиф хмыкнул.

Я принялась соображать, как еще мог назваться Бен при аресте, но в голову ничего не приходило.

– Вы уверены, что с Квошем не было раба по имени Бен?

– В тюрьме нет никого с таким именем, – раздраженно отрезал бейлиф.

Быть может, Квош не успел догнать Бена, когда его поймали? Я испытала облегчение от того, что Бен не в тюрьме, и одновременно страх – ведь это означало, что он все еще где-то в дороге. Если Квош и Бен были не вместе, значит, Бен уехал уже далеко. Возможно, навсегда. Думать об этом сейчас я не могла себе позволить. Нужно было сохранять ясность ума.

– Мы можем увидеть пленников? – спросил мистер Пинкни. – Чтобы удостовериться.

– Нет, не дозволено. Но у меня тут вещи, которые при них нашли. – Бейлиф повернулся к полкам, стянул с самой нижней деревянный ящик и с грохотом водрузил его на конторку перед нами.

В ящике лежали огниво, сушеное мясо, моток веревки, маленький нож и… Я похолодела. В углу притулился безобидный кожаный мешочек. Такой же, как тот, что Бен носил на груди, хоть и казался чуть темнее. Это само по себе наводило на тревожные мысли, но еще больше меня напугало то, что рядом с мешочком лежал маленький кусочек желтой люстриновой ленты для волос. Я медленно протянула руку и опасливо коснулась его.

– Это было в кожаном обереге вместе с какими-то камнями, – пояснил бейлиф. – Узнаёте?

Я сглотнула.

– Да.

Перед Балом в честь дня рождения короля отец прислал нам с Антигуа целый моток желтой ленты.

– Думаю, это принадлежит мне.

Как Бену удалось раздобыть кусочек моей ленты для волос?

– Значит, он еще и вор? Что ж, дополним список обвинений.

– Нет! – перепугалась я. – Не надо, он не вор, я сама дала ему ленту.

Бейлиф нахмурился, и я почувствовала, как Чарльз Пинкни рядом со мной неловко переступил с ноги на ногу.

– Однако должна заметить, что этот оберег похож на тот, что носит человек, которого, по вашим словам, здесь нет, – торопливо сказала я. – Он принадлежит Бену, а не Квошу.

– Ну а ополченцы говорят, они забрали это у Квоша. Ваш Квош барахтался у берега, полузадохшийся в воде, когда они пришли зачищать лагерь мятежников. Должно быть, пытался удрать по реке, но не вышло, его быстренько выловили.

– Какая-то бессмыслица, – растерялась я, недоумевая, как Квош мог оказаться в «лагере мятежников». – А что он сказал ополченцам?

– Наплел с три короба – мол, плыл на лодке, груженной рисом, от какой-то Сантилины, лодку унесло течением, и она затонула. – Бейлиф покачал головой. – Сочинять они все горазды.

Удары сердца отдавались у меня в ушах сначала глухо, затем все громче, заглушая голоса бейлифа и Чарльза Пинкни, в глазах потемнело. Лодка, рис, Сантилина… Сантилина?! Наша лодка с Гарден-Хилл всегда проходила через узкий пролив Святой Елены. Сент-Элена – «Сантилина»!

Я пошатнулась и почувствовала теплую ладонь мистера Пинкни у себя на плече – он помог мне устоять на ногах.

Если Квош говорил о лодке с плантации Гарден-Хилл, на ней был наш последний урожай риса.

38

– В чем дело, Элиза? – забеспокоился мистер Пинкни; между его бровей залегла глубокая морщина. Я его таким еще не видела. – Что вы поняли? Пожалуйста, объясните.

Я взглянула в его внимательные глаза, заметила вдруг на серо-голубой радужке коричневые крапинки, которых не видела раньше, и щетину, отросшую за полдня на гладкой коже щек. Запах табака, как всегда, успокаивал – даже сейчас, когда мне казалось, что из моего сердца вытекла вся кровь и теперь у меня в груди подрагивает жалкий желеобразный комочек.

Меня вдруг посетило – к счастью, всего на мгновение, – необъяснимое чувство: злая ревность от того, что такие мужчины, как Чарльз Пинкни, не просят моей руки. Такие, как он, спасли бы меня в том страшном положении, в котором я оказалась, не оставили бы одну, сражались бы за меня, как голодные дикие псы в порту Чарльз-Тауна. Будь сам мистер Пинкни моим мужем, я, возможно, смогла бы примириться с семейной жизнью. И даже найти в ней усладу. Почувствовать себя любимой. Он был так добр ко мне, так добр…

Но ведь в тот момент я была не одна – Чарльз Пинкни стоял рядом со мной. Беда в том, что он был женат. А такие мужчины, как он, не женятся на невоспитанных, взбалмошных, амбициозных девицах.

Я отвернулась, шокированная собственными непрошеными мыслями, и тряхнула головой. Меня одолел стыдю. И как это мне на ум пришло, что мистер Пинкни мог бы быть моим мужем, когда его жена, моя дорогая подруга, лежит дома больная?

Воистину, я взбалмошная девчонка. Эгоистичная и невоспитанная.

– Не хотите объяснить? – не отступался мистер Пинкни.

– Маменька права: отец не должен был доверять мне управление плантациями, – едва слышно проговорила я. – Я все погубила.

– Идемте, – ласково сказал мистер Пинкни. – Я отведу вас домой. Вернемся сюда завтра утром.

– Нет! Нет, пожалуйста, подождите! Спросите еще раз – вдруг нам все же позволят повидаться с Квошем. Я должна узнать у него, что случилось. Бейлиф упомянул о лодке. От нее зависит будущее наших плантаций!

Мистер Пинкни внимательно смотрел на меня несколько мгновений, и хотелось бы мне в тот момент прочесть его мысли.

– Что ж, хорошо.

Мы ждали Квоша в маленькой камере с каменными стенами. Его привели двое стражников, держа под руки с двух сторон. Он едва мог стоять на ногах – колени подгибались под весом худого тела. Лицо его распухло, глаза налились кровью – как будто полопались все сосуды. Кисти, судя по всему, были связаны за спиной.

Я невольно подалась к нему, но Чарльз меня удержал.

Здоровенные стражники толкнули Квоша на деревянную скамью.

– Осторожно! – вырвалось у меня, но они, не обратив внимания, вышли из камеры и встали у открытой двери так, чтобы видеть пленника.

Я высвободилась из рук Чарльза – на этот раз он меня отпустил, – медленно подошла к Квошу, сидевшему с поникшей головой, и наклонилась, чтобы заглянуть в лицо. Он был грязный, и воняло от него невыносимо – видимо, никто не водил его