Все теплые воспоминания минувшей ночи как рукой стерло. Он замедлил шаг, хотел что-то сказать, но так ничего и не сумел из себя выдавить. Они прошли мимо. Пер повернулся лицом к стене и закрыл глаза…

— Привет, Нилла. Как дела?

— Плохо.

За два дня до операции — такое настроение. Она даже не улыбнулась отцу.

— Ты приезжаешь только потому, что должен.

— Нилла! Что ты себе надумала? Нет, конечно…

— Потому что так полагается.

— Нет, — как можно тверже сказал Пер. — Я приезжаю потому, что хочу тебя видеть. Есть масса людей, которых я не навещаю, хотя и должен бы навестить. Но я не хочу их видеть. А тебя — хочу.

— Неправда. Никому не хочется видеть больных.

— Нилла! Ты моя дочь…

Они помолчали.

— Как ты? — повторил он вопрос. — Получше?

— Меня вчера вечером два раза вырвало.

— Но сегодня-то получше?

— Немного… Но медсестры будят очень рано. Здесь почему-то все должны просыпаться в семь, хотя вроде и незачем, только позавтракать. Лекарства дают только в полвосьмого. А завтрак можно было бы съесть и попозже.

— Ну, семь — не так уж рано. Ты же всегда встаешь в семь, когда надо в школу? Я, когда учился в гимназии, вставал в четверть седьмого, иначе не успевал на автобус.

Нилла, казалось, его не слушала.

— Мамина тетя была утром.

— Тетя Улла?

— Да… сказала, что будет за меня молиться.

Она посмотрела куда-то мимо Пера.

— Я хочу, чтобы играли «Нирвану». «All apologies».

— Что значит — играли? Что ты хочешь?

— В церкви, — тихо сказала Нилла.

Наконец он понял, затряс головой и взял ее руку:

— Никто ничего не будет играть… в этом не будет нужды.

— А на похоронах? Сыграют?

Он кивнул:

— На похоронах — да. Когда тебе будет восемьдесят и у тебя остановится сердце на танцплощадке — тогда да. Тогда мы поставим запись «Нирваны». — Он посмотрел на часы. — Скоро придет мама. У нас назначен разговор… с твоим хирургом. Ты его видела?

Нилла сложила руки на груди:

— Д-да… он заходил вчера вечером. От него пахло табаком.

Через пятнадцать минут Марика и Пер сидели рядом за столом. Пер вспомнил слова Ниллы — от врача и в самом деле пахло табаком.

Сосудистый хирург Томас Фриш из Лунда был примерно ровесником Пера. «Фриш» по-немецки означает «здоровый» — это ли не хороший знак? Глаза у него были усталыми, но лицо покрывал загар, который иначе как здоровым и назвать было нельзя. От него исходила эманация уверенности и спокойствия.

— Это не рутинное вмешательство, — предупредил он, — даже очень не рутинное. Совсем не рутинное. Но вы можете нам верить. У нас очень хорошая, опытная и спаянная команда.

Он открыл ноутбук и стал комментировать возникающие на экране картинки, стараясь объяснить, в чем заключается операция.

Пер делал вид, что слушает, но ни слова не понимал. Больше всего ему хотелось бы уткнуть лицо в руки и так и просидеть до конца этого разговора. У него было слишком живое воображение — он представлял на месте этих рисунков живую, исхудавшую Ниллу.

Томас Фриш — пилот. Ему вменено в обязанность доставить пассажиров живыми к месту назначения. Но его-то самого на этом самолете нет — если что-то пойдет не так, он рискует только своей репутацией. С этой точки зрения хирург похож скорее на Бога, чем на пилота, подумал Пер.

— Мы знаем, что вы делаете все, что от вас зависит, — сказала Марика.

— Каждый день. С утра до вечера. А иногда и ночью.

Он улыбнулся и пожал им руки.

Они вышли из комнаты. Пер попытался представить — какими словами утешали врачи родителей Эмиля?

Пер остался на ланч с Ниллой и с Марикой, но никто почти не притронулся к еде. Он попрощался с дочерью и пошел к лифту. Марика вышла его проводить — такого ни разу еще не было. Может быть, общее горе немного сблизило их.

— Ты не опоздаешь?

— О чем ты говоришь…

— Когда ты придешь?

— Как можно раньше.

— Ты ведь боишься…

— А ты не боишься? Ты тоже боишься… Но я приду.

За его спиной с легким жужжанием открылась дверь лифта. Он дружески обнял бывшую жену, и она ответила тем же.

Она сменила духи. Тело ее показалось ему очень хрупким. Плечи внезапно задрожали.

Так они и стояли обнявшись, пока она не справилась с приступом слез. Сказать ему было нечего. Любви больше не было. Осталось немного нежности.

Он обнимал Марику и думал о Венделе.

Он вышел из вестибюля и тут же заметил мальчишку в синей куртке с черным рюкзаком за спиной. Он устало брел с автобусной остановки. Странно, Пер не сразу узнал собственного сына.

— Привет, Йеспер. — Пер делано откашлялся — у него дрожал голос, и он не хотел, чтобы Йеспер это заметил. — Уроки кончились?

Йеспер кивнул.

— Иду Ниллу проведать…

— Очень хорошо. Она обрадуется. Ее завтра оперируют, мы только что говорили с хирургом. Он, похоже, мастер своего дела.

Йеспер опять кивнул. Не сказав ни слова, прошел мимо Пера, но сразу обернулся:

— А вы с дедушкой доделали лестницу?

— Лестницу? — Пер с трудом вспомнил, о чем спрашивает Йеспер. — Да… лестница почти готова.

— Хорошо… — Йеспер замялся и добавил: — Это я ее сломал.

— Ты имеешь в виду… когда она обвалилась?

Йеспер уставился в землю:

— Я хотел сам ее достроить, пока ты ездил за дедом… а она обвалилась.

— Ничего страшного… хорошо, что не на тебя. — Пер засмеялся. — А я-то думал, это тролль постарался. Наш сосед Герлоф говорит, они там живут, тролли. В каменоломне.

Йеспер посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Шучу… — успокоил его Пер и быстро добавил, чтобы не проговориться, что деда больше нет: — Когда приедешь на Эланд, обязательно достроим, все вместе. И Нилла будет помогать, когда вернется.

Он произнес слово «вернется» с нажимом, словно старался передать сыну всю оставшуюся у него самого надежду.

— О’кей.

Они обнялись. Йеспер ни слова не сказал о Нилле, так что Перу так и осталось неясным, верит ли он в выздоровление сестры или сомневается. Йеспер поправил рюкзак и двинулся к вестибюлю.

Не успел он сесть за руль, в кармане засуетился мобильник.