— Если ты не добьешься от врачей признаний во вредительстве, — кричал Сталин, — мы тебя укоротим на голову!

Не одну подобную сцену приступа грубости и самодурства наблюдал у Сталина Н. С. Хрущев. При всей кажущейся мужиковатости Хрущев, впадая в гнев, старался удержать себя от оскорблений людей, редко применял «сильные» выражения, удерживал от грубости других. Будучи членом военного совета Сталинградского фронта, Н. С. Хрущев столкнулся с фактом, когда комфронта А. И. Еременко в порыве гнева ударил одного из членов военного совета, отвечавшего за работу тыла.

— Андрей Иванович, ну как же вы позволили себе ударить? Вы — генерал, командующий, и вы ударили члена военного совета?

Еременко, не отличавшийся выдержкой и терпением, наблюдавший не раз, как начальники били подчиненных, особенно не смутился, оправдывал свои действия:

— Надо было срочно подать на передовую снаряды, а этот начальник в это время в шахматы играл. Ну, и не сдержался… Бьют многие. Бьет Буденный. Бьет Захаров. Бьет Конев. Да и там, наверху, особенно не миндальничают. Звонит как-то Сталин и спрашивает об одном начальнике, допустившем растерянность и трусость. «Какие, товарищ Еременко, вы к нему меры приняли? А вы ему морду набили?.. Морду ему набить надо!» — требовал Верховный… А вы, Никита Сергеевич, меня критикуете.

Хрущев слушал и вспоминал разговор со Сталиным после неудачного наступления Юго-Западного фронта. Тогда по вине маршала Тимошенко и Сталина наши войска понесли тяжелые потери, фронт откатывался к Сталинграду. Сталин решил сменить командующего фронтом и решил посоветоваться с членом военного совета Хрущевым.

— Кого можно назначить комфронта? — спросил Верховный.

— Я могу назвать, товарищ Сталин, кандидатов из тех людей, которые командовали на нашем направлении. Вы больше людей знаете.

— Очень хорош был бы командующим фронтом Власов, но Власова я сейчас не могу дать, он в окружении. Называйте вы.

— Я бы назвал генерала Гордова, даже при его недостатках.

— Каких недостатках? — спросил Сталин.

— Недостаток его в том, что он очень грубый человек. Дерется! Сам щупленький, но дерется, бьет офицеров.

— Военное дело знает? Как руководит войсками?

— Да, он знает военное дело. Окончил Академию Фрунзе. Был начальником штаба округа.

— Хорошо. Утвердим Гордова командующим Сталинградским фронтом.

И теперь, после разноса Сталиным Игнатьева, испытывая боль при виде едва державшегося на ногах министра ГБ, Хрущев хотел как-то помочь ему, но защитить Игнатьева, уняв гнев разбушевавшегося вождя, не смог, побоялся попасть под его горячую, тяжелую руку…

С. Д. Игнатьев всю жизнь проработал в партийном аппарате Башкирии, Узбекистана, Белоруссии, отличаясь исполнительностью, ровным отношением в коллективе, упорством при решении множества задач. Он и говорил тихо, по-кабинетному, а тут крик, угрозы, гнев…

Разумеется, судили врачей и раньше, но то были одиночки, не являвшиеся агентами разведок ведущих капиталистических государств. Ходили разговоры о суде над врачом-хирургом Холиным, арестованным после операции и последовавшей за ней смертью М. В. Фрунзе, знавшего, что операция язвы двенадцатиперстной кишки не была необходимостью и была сделана по указанию Сталина… Факт исчезновения хирурга Холина подтверждался многими работниками медицины.

В ноябре 1932 года жена И. В. Сталина — Н. С. Аллилуева — по официальным сообщениям умерла от аппендицита, хотя многие знали, что Надежду Сергеевну нашли застрелившейся (застреленной?) после очередной ссоры с мужем в своей квартире. Главный врач кремлевской больницы А. Канель, заместитель главврача Г. Левин, профессор Д. Плетнев, видевшие Н. Аллилуеву сразу после смерти, отказались подписать медицинский бюллетень с указанием причины смерти — аппендицит… Несколько позже Д. Плетнева и Л. Левина обвинили в «умерщвлении» А. М. Горького и репрессировали…

Теперь не убийцы-одиночки, а террористическая группа, получавшая инструкции и указания от разведок США и Англии.

Берия потирал руки: Сталин увидел работу органов, разоблачивших врачей, фактически лечивших и его, Сталина, и других членов Политбюро. Какое-то время Сталин действительно верил в то, что ведомство, руководимое Берия, не дремлет, работает денно и нощно, старается изо всех сил. Вождь снова вернул шефа МГБ — МВД в свое окружение, снова стал называть Берия по имени.

Но радость Берия была короткой. Вскоре в «Правде» появляется отредактированная вождем статья об «убийцах-врачах», о необходимости всемерной бдительности. «Органы безопасности, — отмечалось в статье, — не вскрыли вовремя вредительской, террористической организации… А тех, кто вдохновлял наймитов-убийц, кто «проморгал», того ждет возмездие… оно не забудет о них и найдет дорогу к ним…»

Это была прямая угроза подведомственному Берия аппарату МГБ — МВД, самому их руководителю, которого все больше побаивался Сталин…

На одном из допросов Абакумов дал понять, что все его действия санкционировались Берия, и потому он, принимая решения, советовался с Лаврентием Павловичем. На этот раз последовал трудный разговор со Сталиным… Несколько дней Лаврентий Павлович ходил сам не свой, подолгу молчал, папку с документами не открывал, часто ходил по кабинету, запретив кого-либо принимать для бесед. На третий день он приказал принести «дело Ежова» и сидел над ним до поздней ночи. Он, видимо, опасался судьбы Ежова, скрупулезно исполнявшего указания Сталина, а затем отторгнутого самим же Сталиным и расстрелянного по его указанию. Казалось, Сталин должен быть довольным работой Лаврентия Павловича: атомная бомба пошла после испытаний в серийное производство, «ленинградское дело» удалось — все обвиняемые по нему признали себя виновными; теперь вот — процесс над врачами-убийцами. Что же еще надо товарищу Сталину?

И тогда Берия, воспользовавшись усиливающейся болезненной мнительностью Сталина, сообщил ему о фактах заговорщицкой деятельности в Москве, о письме, в котором назывались фамилии заговорщиков во главе с секретарем Московского обкома партии Г. Поповым, когда-то приближенным к Сталину и выдвинутым им на партийную работу. Сталин прочел пространное анонимное письмо и передал его недавно назначенному секретарем ЦК, МК и МГК Никите Сергеевичу Хрущеву:

— Ознакомьтесь. Потом поговорим.

Письмо насторожило Хрущева; он понимал, что достаточно его согласия — и письму будет дан ход, начнутся новые аресты; сказать Сталину о том, что никакого заговора в Москве нет, — не поверит, скажет: только что прибыл с Украины, обстановки не успел узнать. Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — головы не сносить… Не без умысла Никита Сергеевич положил письмо в сейф: пройдет время, острота реагирования спадет, тогда и можно будет сообщить Сталину о результатах расследования. Хрущев, конечно, рисковал, но на риск шел обоснованно — Сталин пока еще верил ему, высказывая вслух даже свои сомнения. Как-то Сталин, задержав взгляд на Хрущеве, сказал:

— Пропащий я человек. Никому я не верю. Сам себе не верю.