— Соседка? — пробормотала мать, едва шевеля губами. — Да, я знаю. Алена рассказывала про вас. Спасибо, что любили мою девочку. — Женщина коротко всхлипнула, удерживаясь, однако, от слез.

— Вы узнавали насчет ребенка? — спросила Карина.

Женщина молча кивнула и опустила голову:

— Умер?

— Он безнадежен. Легкие не работают. Врачи говорят, даже если выживет, останется инвалидом.

Мы подписали согласие отключить аппарат искусственного дыхания.

«Но ведь это же ваш ребенок, Лелин ребенок», хотела крикнуть Карина, но осеклась. В этой большой семье и Леля-то была лишней. А уж полумертвое крошечное существо, которое не имеет сил дышать самостоятельно, подключенное проводами за ручки и ножки к машине, и вовсе за ненадобностью.

— Нам инвалида не поднять, — сухо сказала мать, уловив сомнение в Каринином лице.

Карина молча поднялась, потихоньку вышла из комнаты в коридор и увидела Лелину тетку-провизора. Та по какой-то причине не была на кладбище, только-только пришла и еще не успела раздеться. Стояла посреди прихожей в пальто и шляпе, не отрывая взгляда от ярких пузырьков на тумбочке — Нелькиных витаминов для беременных, которые так никто и не успел убрать с глаз долой.

Почему-то в этот момент Карина не к месту, но очень отчетливо вспомнила, как сама аптекарша помимо лекарства для Олега дала ей препарат, повышающий лактацию, точь-в-точь такой же веселый, разноцветный пузырек. Карина позабыла отдать его Леле, и сейчас он стоял у нее дома, в кухонном шкафу, никому не нужный, бесполезный.

Провизорша рассеянно глянула на нее, не узнала и начала снимать пальто…

Потом были похороны Олега. В цинковом гробу. Из Свердловска приехал только отец — высокий и сгорбленный седой старик. Мать слегла в больницу с сердечным приступом.

Из Лениных родственников никто не появился, зато пришли двое консерваторских приятеля Олега, Михалыч с Любашей и Тамара — та днем раньше похоронила Вадима и напоминала своим видом темную, бесплотную тень. На пару с Кариной они соорудили нехитрый поминальный стол — больше заняться этим было некому.

Все молчали, лишь Михалыч что-то тихо и неразборчиво бормотал себе под нос. Выглядел он совершенно безумным, Любаша бережно поддерживала его под руку, точно тяжелобольного или слепого.

Гроб вынесли на улицу, и в это самое время к дому подъехало такси. Из него торопливо вышла худощавая, подтянутая блондинка, годам к сорока. Она быстро приблизилась к старику, обняла его, коснулась губами сморщенной щеки.

Тот поднял на нее удивленные, выцветшие глаза, но ничего не сказал.

Незнакомка осторожно дотронулась до запаянной крышки гроба — так осторожно и ласково, точно это был не холодный металл, а лицо близкого человека.

В автобусе она села рядом с отцом Олега, бережно обнимая его за плечи. Карине был виден ее профиль — четкий, суховатый. Длинные, ниже плеч, пепельно-русые волосы, прямая осанка, плотно сжатые губы без следов помады.

Женщина почувствовала, что на нее смотрят, обернулась. Лицо ее выглядело спокойным, лишь на дне слегка сощуренных глаз угадывалась потаенная, глубоко запрятанная боль.

А сами глаза… Они были такими знакомыми, что Карина узнала бы их из тысячи других — холодного, серо-свинцового оттенка, смотрящие прямо и пристально. Глаза Олега.

Значит, вот какая она, его сестра Инна, та, которую он считал самым близким себе человеком, сходство с которой видел в Карине. Прилетела из Америки проститься с братом.

Женщина быстрым, молниеносным взглядом скользнула по Карининому лицу, губы её слегка дрогнули. Затем она наклонилась к старику и принялась что-то тихо говорить ему на ухо.

Сами похороны и кладбище Карина запомнила смутно, будто в тумане.

Мысленно она похоронила Олега гораздо раньше и не могла заставить себя отождествить его с содержимым цинковой коробки, наглухо закрытой, сползающей в черную, глубокую яму на крепких веревках.

Тамара на поминки не осталась: она едва держалась на ногах. Вдобавок ко всему, ее дочка умудрилась подхватить ангину и лежала в постели с высокой температурой.

Остальные погрузились в автобус и поехали домой.

Очутившись за столом, Михалыч сразу же налег на спиртное, моментально захмелел и раскис. Лицо его, с близко расположенными сосудами, побагровело, маленькие, светлые глазки налились слезами. Он всхлипывал, громко посылал проклятья в собственный адрес, ронял голову Любаше на плечо. Глядя на его терзания и на то, как внешне спокойно ведут себя остальные, можно было полностью увериться, что именно дирижер являлся самым близким Олегу человеком.

В конце концов, Михалычу стало плохо с сердцем, и Любаша увела его домой, предварительно напоив корвалолом. Следом за ними ушли оба Олеговых друга.

Карина осталась в обществе Инны и старика. Тот держался молодцом. Он выпил много водки, но, в отличие от Михалыча, оставался таким же молчаливым и сурово-сдержанным, каким был в начале своего приезда.

Карина просидела с ним и Олеговой сестрой около часа, почти не разговаривая, лишь перекидываясь пустыми, дежурными фразами. Потом простилась и пошла к себе.

На лестничной площадке ее догнала Инна.

— Простите… — она снова цепко и внимательно глянула на Карину, — можно, я зайду к вам? На полчаса.

— Заходите.

— Сейчас. Только отца уложу.

Карина кивнула. Инна скрылась в Олеговой квартире.

Карина зашла в прихожую, не включая света, добрела до большой комнаты, опустилась на диван. Входную дверь она оставила незапертой.

Ей было все равно, придет Инна или не придет и о чем она будет говорить. В ушах ровно и громко шумело от выпитого, глаза слипались.

Карина посидела на диване минут десять. Сестра Олега не шла. Карина почувствовала, что замерзает: ее знобило, пальцы рук совсем заледенели. Она закуталась в плед, прилегла на подушку.

И тут же перед ее глазами возникла Леля.

Гак бывало все последние дни — стоило Карине задремать или просто прикрыть глаза, она всегда появлялась откуда-то из темноты, смотрела печально, жалобно, точно моля о чем-то. Такая реальная, отчетливая, что хотелось протянуть руку и дотронуться до нее.

Всегда Леля, только она, и никогда Олег.

Как ни старалась Карина представить себе его лицо, хотя бы просто облик, пусть размытый, неясный, у нее ничего не выходило. Будто бы он оттуда до поры до времени не хотел ее видеть, избегал, обратясь в невидимку.

А Леля хотела, не избегала.

Сейчас ее лицо казалось особенно близким, ярким и не по-земному красивым. Голубые глаза глядели на Карину с ожиданием.

— Как там? — спросила Карина. — Хорошо вам? Вы вместе?

Леля не отвечала. Карине показалось, что она слышит ее, но почему-то не может говорить. Или не хочет.

— Хотя бы кивни, — тихо попросила Карина.

Леля, все гак же молча, отступила вглубь, в темень, из которой возникла. Карина