Пару лет Билл исправно шел после работы домой. Он преподавал английский на подготовительных курсах университета.

Обед, садик, телевизор… А на третьем году стал возвращаться преимущественно через паб, как правило, пьяный, порой облеванный, почище мужиков в родном Холуе. И уже совсем не похожий на Шерлока Холмса с трубкой, каким казался ей в Эль-Кувейте. А в свободное трезвое время — гольф.

Сашенька пыталась завести себе недостающего европейского ребеночка, но при помощи Билла тот не заводился. Вскоре выяснилось, что причина пьянства мужа еще и в этом. Саша пошла работать переводчицей.

Одна группа состояла из писателей и их жен. Писатели рвались поглазеть на проституток, жены донимали магазинами. Сопровождал группу Юрий Владимирович. Он был без жены, в глаза не заглядывал, был внимателен. Нанял машину и отдельно от группы свозил Сашу в усадьбу писателя Киплинга, который сочинил «Маугли». Вокруг усадьбы на промытых изумрудных полях серыми валунами лежали толстые овцы. Возле водяной мельницы, которую писатель завел у себя в поместье, неспешно сновали бурые крысы, похожие издалека на уток. А вблизи и вправду: у запруды лежали утки, а между ними бродили ленивые, спокойные крысы. Никто из посетителей их не гонял.

В промежутках между туристами Саша скучала по дому в Холуе, хотя она старалась всегда избегать некрасивого названия малой родины, заменяя его на город в Ивановской области. Еще скучала по дочке.

Одинокими нетопленными вечерами она подолгу стояла на кухне у горки с приданым — расписными лаковыми шкатулками. Пышногривые кони, раскинув в стороны оскаленные запаленные головы, мчали по заснеженным просторам сани; круглолицые румяные одинаковые девушки с белозубыми чубатыми парнями катились с горок на салазках… И никакого изменения в ее жизни не предвиделось.

Не хотелось Саше согласиться с тем, что жизнь ее кончилась, и она плакала.

И в эту печальную пору случился очередной заезд Юрия Владимировича. Узнав, что сестра Саши работает в Холуе на фабрике миниатюр начальником ОТК, он предложил поторговать здесь в Брайтоне шкатулками. Тем более что вскоре будет международный театральный фестиваль и директором назначен его знакомый.

Перед фестивалем Суров привез из России первую партию шкатулок с едва уловимым браком. Директор фестиваля отвел им в Культурном центре подходящее место под ларек. Наторговали знатно. Барыш разделили по-честному. Третью часть — сестре в Холуй.

Жизнь у Саши пошла веселее. Скоро она купила машину, а через год открыла маленький магазинчик. Кроме шкатулок Юрий Владимирович привозил и другую русскую национальную ерунду. Все наладилось. Скорее бы только дочка приехала они вместе съездят в Россию.

…И вот наконец появилась Фируз. Яркая, модная по-европейски и по-восточному отводящая глаза от малознакомой женщины, своей матери.

Вечером Саша поднялась к ней наверх. Фируз стояла, держа в руках Коран. Саша что-то вякнула насчет обеда-ужина, но та жестом попросила ее выйти. Больше Саша старалась не влезать в жизнь дочери и не смущать ее нелепыми разговорами о поездке на далекую русскую родину.

А через некоторое время ночью пьяный Билл назвал Сашу «Фируз». И сама ситуация, и голос не предполагали случайную оговорку.

На следующий день муж довольно спокойно подтвердил высказанное ею опасение и предложил ей отныне супружескую жизнь «no sex». Фируз же вежливо извинилась перед матерью, сославшись на женскую восточную покорность.

Саша стала думать, что делать. Наверное, надо было покончить с собой. Но этого Саше не хотелось. Она посоветовалась с адвокатом: наказанию Билл не подлежал — Фируз была совершеннолетней, во-первых, а во-вторых, отчим падчерицу до приезда в Англию в глаза не видел и, стало быть, налицо заурядная половая связь, роман.

Саша решила попросить помощи у Бога. Каково же было ее изумление, когда в Нью-Баркли, где должна была находиться по справочнику «Ортодокс черч», на фронтоне здания рядом с православным крестом протянула в небо семипалую растопыренную ладонь еврейская минора!..

Выяснилось, что денег на содержание храма не хватало ни у евреев, ни у православных (а англичанам было наплевать на тех и на других), и потому для экономии они объединились и служили через раз. Один уик-энд — очередь православных, следующий — иудеев. В таком храме искать заступничества у Бога Саша не решилась.

Все бы ничего, но уж очень Саше хотелось наказать Билла, изменить ему, уравновесить ситуацию. Она даже стала присматриваться с этой целью к изящному директору фестиваля, но он, как выяснилось, был не по этому делу. Она зачастила на пляж, где решила загорать без лифчика, но, несмотря на Сашину красоту, успехов пляж не принес. Даже когда она, полуобнаженная, просила молодых мужиков прикурить, помочь установить зонтик или открыть неподдающуюся бутылку, просьба исполнялась всегда вежливо, но формально. На север надо было ехать, в Манчестер или Ливерпуль! Там мужики активнее, а здесь одни голубки!

И тут снова появился Суров — и проблема разрешилась сама собой…

Суров был на седьмом небе, клялся в вечной любви, обещал, обещал, обещал…

Таким образом, Саша утвердилась в своей неотразимости, в которой за время семейной жизни успела засомневаться. Утвердиться-то утвердилась, но кайфа полового не словила.

На животноводческом языке такое недопокрытие называлось пробным, а недоуестествленный бычок — пробником. Его применяли, чтобы возбудить достойную, темпераментную корову перед основным осеменением. Дома, на ферме, где Саша летом подрабатывала в старших классах скотницей, пробникам во время пробы подвязывали фартук с противозачаточной целью. На ферме этот процесс выглядел очень смешным. Здесь в Брайтоне, с Юрием Владимировичем, к сожалению, — тоже.

Тем не менее Суров помог Саше купить квартиру в Москве, устроил к себе на работу заместителем.

А магазинчик в Брайтоне вполне мог функционировать и без хозяйки: уже два года в помощницах у Саши состояла очень толковая сестра Юрия Владимировича, выехавшая из России на неприметном индусе-англичанине, инженере по лифтам.

Обещанный Романом Бадрецовым крутой подняться к Саше поленился — просто погудел снизу машиной.

Саша спустилась, села в «мерседес».

— Саша.

Крутой небрежно кивнул. Он оказался малосимпатичным. Огромный, морда бандитская, пухлая, на шее цепь с крестом, сзади коса. Крутой повернулся. Саша заметила на его веках недовытравленную татуировку «Не буди». Ничего себе дружок у писателя!

— Четвертая форсунка текёт, — пробурчал он, заводя машину. Голос грубый, похмельный, корявый. Зачем она с ним связалась?

Мотор заработал, двигатель застучал ровно, как маленький трактор. В салоне запахло соляркой. Значит, дизель. У нее в Брайтоне тоже была «шкода»-дизелек, так же тарахтела.

Синяк почесался спиной о спинку кресла.

— С бодуна спина кружится и глаза чешутся.