Коростелев угрюмо и сокрушенно молчал. Резников обернулся и подал знак рукой бойцам, приехавшим вслед за ним из отряда:

— Осмотреть место происшествия! Максимально!

Бойцы приблизились к останкам самолета, осторожно обходя места, где еще из-под обломков вырывалось тихое, затухающее пламя.

Резников терпеливо ждал результатов осмотра. Вскоре к нему подбежал рослый запыхавшийся старшина.

— Товарищ капитан! Обнаружены два немецких летчика. Один мертвый, весь обгорел. А второй еще жив.

— Оказать первую помощь, — коротко приказал капитан. — И немедленно в машину и — в госпиталь.

Старшина поспешил выполнить приказ.

Резников стоял все так же недвижимо и невозмутимо смотрел, как бойцы пронесли мимо него на брезенте немецкого летчика. С головы пилота наполовину сполз шлем, обнажая удлиненную, с ранними залысинами голову и шрам на лбу с запекшейся кровью.

— Машину вернуть на заставу Коростелева! — бросил им вслед капитан. — Мне — коня! — Резников как бы выстреливал короткие, звучные фразы. — Вы — со мной, — на мгновение обернулся он к Коростелеву. — Встреча с немецким погранкомиссаром в тринадцать ноль-ноль. Максимально! Составить акт! — Теперь уже Резников отдал распоряжение сопровождавшим его командирам.

Резникову подвели коня Коростелева, старший лейтенант сел на коня Онипко, и они, с места взяв галоп, поскакали на заставу. За всю дорогу ни Резников, ни Коростелев не произнесли ни слова.

У ворот заставы их встретил дежурный. Поодаль от него, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял Тим Тимыч, сменившийся с наряда.

— Выяснили, кто стрелял? — негромко спросил у дежурного Коростелев, едва тот закончил свой рапорт Резникову.

— Выяснить не удалось, товарищ старший лейтенант, — виновато ответил дежурный. — Ни один наряд, находившийся на участке заставы в это время, огня не открывал.

— Выходит, сам упал, — мрачно констатировал Резников. — Ну и цирк у вас, старший лейтенант. Выясните вы, в конце концов, кто стрелял? — Тон, каким задал этот вопрос Резников, красноречиво говорил о том, что он окончательно потерял терпение.

— Я стрелял, товарищ капитан! — громко и смело, будто сообщая о победе, воскликнул Тим Тимыч.

— Вы? — не веря тому, что слышит, уставился на Тим Тимыча Резников.

— Так точно, я, боец Тимченко! — четко, строевым шагом приблизился к капитану Тим Тимыч и столь же четко приложил ладонь к фуражке, отдавая честь.

— И как же вы его сбили, боец Тимченко? — в упор рассматривая худощавое лицо Тим Тимыча, спросил Резников.

— Из закрепленной за мной винтовки, товарищ капитан! — с воодушевлением и готовностью ответил Тим Тимыч. — Винтовка номер одна тысяча семьсот тридцать три!

— Одна тысяча семьсот тридцать три... — как бы в лирическом раздумье повторил капитан, и Коростелев, зная его характер, чувствовал, что вслед за этой лирикой неминуемо последует взрыв.

Однако на этот раз взрыва не произошло. Резникова, казалось, парализовала нагловатая смелость бойца Тимченко.

— Значит, из винтовки... Максимально... — не находя в себе сил выйти из глубокой задумчивости, протянул Резников. — А ты, случаем, не брешешь, боец Тимченко? — совсем не по-уставному спросил капитан и даже сам удивился, что от всегдашней официальной манеры разговора и с подчиненными, и с вышестоящими начальниками он перешел почти на панибратское фамильярничанье, которого не терпел.

— Факт выстрела может подтвердить сержант Твердохлебов! — выпалил Тим Тимыч, оборачиваясь и нетерпеливым жестом призывая стоявшего у крыльца сержанта засвидетельствовать его признание.

— Ну, кто был прав тогда, на учениях, старший лейтенант? — Резников просиял столь победоносно, будто ему только что вручили по меньшей мере ценный подарок. — Кто доказывал, что винтовкой можно сбить самолет?

— Вы, товарищ капитан! — надеясь, что гроза миновала, поспешил ответить Коростелев.

— А кто настаивал на том, что это невозможно?

— Начальник отряда майор Звягинцев! — почти услужливо ввернул Коростелев.

— То-то же! Максимально! — удовлетворенно произнес Резников, и в тот же миг его торжественно-хмурое лицо вновь будто застыло и глаза льдисто похолодели. — А вам, боец Тимченко, известен приказ...

— Так точно, товарищ капитан, известен! — не дождавшись, когда Резников закончит фразу, отбарабанил Тим Тимыч.

— В таком случае чему вы столь бурно радуетесь, боец Тимченко? — грозно спросил Резников. — Не думаете ли вы, что я незамедлительно вручу вам медаль «За отвагу»?

— Не думаю, товарищ капитан!

— Так почему вы нарушили приказ?

— Немецкий военный самолет нарушил государственную границу Союза Советских Социалистических Республик, — почти торжественно ответил Тим Тимыч. — И я поступил с ним так, как положено поступать с нарушителем!

— Значит, вы сознательно нарушили приказ?

— Не в этом дело...

— Так, понятно. За эту «сознательность» объявляю вам, боец Тимченко, десять суток ареста. Для начала, на период следствия. А затем не исключено, что вы пойдете под трибунал. Максимально!

— Есть, пойти под трибунал, товарищ капитан! — Голос Тим Тимыча стал звонким.

— Смотрите, какой герой! — вконец разгневался Резников. — Ничего себе, дисциплинка на заставе, — скосил он бесцветные, холодные глаза на Коростелева и, лихо щелкнув по голенищу сапога ивовым прутом, пошел к крыльцу.

Твердохлебов поспешно подскочил к Тим Тимычу и горячо, спотыкаясь от своего бессилия, проговорил ему прямо в ухо:

— Ну и дурень ты, ну и бестолковщина! Обещал же тебе, что не доложу! Мало ли отчего эта птичка гробанулась? Может, у летчика шарики в башке перемешались? А может, немецкий рабочий класс сработал? А ты: «Я сбил!» Из-за тебя и мне суток пять припаяют.

— А я могу твои пять суток к своим приплюсовать, — продолжал храбриться Тим Тимыч. — Какая разница? А только пусть зарубят у себя на носу: советская граница им не позволит...

Чего не позволит немцам советская граница, Тим Тимыч произнести не успел, так как запыхавшийся дежурный по заставе потребовал его к капитану Резникову.

— Вот что, боец Тимченко, — хмуро, не глядя на него, сказал капитан, — поедете со мной на переговоры с немецким погранкомиссаром. Но без моего разрешения не мурлыкать. Ни единого слова, понятно?

— Понятно, товарищ капитан! — отчеканил Тим Тимыч, пытаясь сообразить, для какой