остаток от той Розы, которую мы все знаем и любим. Которую я любил. Я хочу погрузить ее в сон, пока нужная нам Розамунд не вернется. Пока я не найду способ вернуть ее.

— Любил? Что за фарс. Вы хотели ее, вот и всё. — Насмешливо проговорил Том. — Вы были влюблены в возможности, что вам открывал этот брак. Это ведь вы наложили на леди заклинание по стиранию памяти?

— Ничего я не накладывал, малолетний кретин!

Эйвери дернулся, чтобы броситься на Тома, но Лестрейндж оказался быстрее, сбив его заклинанием и заставляя упасть, растянувшись на паркете. Мальчики плавно передвинулись чуть дальше, всё так же держась вокруг мужчины и не сводя с него взглядов и палочек.

— Вам мало было волшебного мира, вы решили взяться еще и за магловский. Я долго думал как же вы, волшебник, что презирает маглов, можете этим заинтересоваться, но тот разговор за завтраком напомнил мне, что вы совсем не брезгуете пользоваться магловскими деньгами, вещами, магазинами. А значит, у вас есть какой-то свой интерес, не так ли?

— Не так. — Эйвери сплюнул на пол кровь из разбитой губы и утерся тыльной стороной руки, поднимаясь. — Ты тронулся умом, мальчишка, если думаешь, что мне нужны деньги этих маглов. Я и так, мать его, богат!

— Ты всегда был очень зависим от денег и славы. — Новый голос заставил всех вздрогнуть и оглянуться к дверям. В дверном проеме стоял Кеннет, как и трое друзей, направивший палочку в сторону отца. Обычно мягкое и приветливое лицо сейчас отражало лишь жестокость и злость. — Ты хотел воспользоваться леди Розамунд, ее добротой и теплом. Она не видела, какую змею пригрела у себя на груди.

— Кеннет? — Каллум поднялся с изумлением смотря на подходившего сына. — Ты поднял палочку против своего отца?

— Отца, которого у меня никогда не было. Ни матери, ни отца. У меня никого не было. А теперь, когда у меня появилась мама, которая любит меня, заботится обо мне… ты вновь решил ее отнять у меня? Признайся, что тебе просто плевать на меня!

— Тише, Кенни, не стоит так кричать. Думаю, твой отец и так всё это знает. — Том подошел к сводному брату, положив руку тому на плечо, тихо шепнув на ухо. — Видимо, после Розамунд он хотел избавиться и от тебя… помнишь те слова о наследнике?

— Помню. — Почти прошептал Эйвери-младший, яростно сжимая палочку и смотря на отца глазами, полными ненависти. Том медленно обходил компанию по кругу, ладонью касаясь плеч Альфарда, затем Лестрейнджа, останавливаясь рядом с ним.

— Том, ты не понимаешь, что ты делаешь. — Эйвери махнул рукой в сторону двери. — Эта женщина даже не твоя мать. Ты — тупой щенок! Я знаю… Знаю! Дневники! Амелия оставила дневники. В них есть вся правда! Поехали со мной в Гринготтс, я отдам тебе эти дневники и ты сам убедишься!

— Я вам не позволю! — Том покачал головой, поджимая губы. — Думаете сбежать по пути в банк? Или убить нас? Нет, мистер Эйвери, я вам не позволю. Не позволю причинить вред Розамунд… Кроме того, ее дневники у меня уже давно. Видите, Роза тоже вам не доверяла.

— Да поймите вы! — Эйвери двинулся вперед, но тут же остановился, когда Лестрейндж навел палочку точно ему в сердце. — Эта Розамунд… не та. Вам нужна Амелия, нам всем нужна Амелия. Именно она была твоей матерью, Том. Амелия Гилан. Если дневники у тебя, то прочти, и ты поймёшь, что я не вру тебе!

— Том, мне кажется, продолжать разговор бессмысленно. Он не отступится. — Альфард сделал шаг вперед, смотря с презрением на мужчину перед собой.

— Я прочту дневники, мистер Эйвери. Не волнуйтесь. Но я бы хотел, чтобы… ваш сын решил, что нам делать дальше. Кеннет?

Эйвери-старший оглянулся к сыну, но тот лишь покачал головой.

— Я хочу жить счастливо, отец. А леди Розамунд так любит меня. Ты лишил меня одной матери, я не позволю тебя лишить и второй. Не смотри на меня как на чудовище. За все шестнадцать лет я не получил от тебя ни капли любви, поддержки и заботы. Единственный монстр — это ты.

Пока сын выговаривал отцу всё, что у него накипело за долгие годы, Том приблизился к Лестрейнджу, что-то зашептав ему на ухо. Глаза цвета вина блеснули нехорошим огоньком, когда парень кивнул в ответ на шепот и проговорил: «Я понял тебя».

— «Conspiravērunt in Caesărem sexaginta amplius cives, Gaio Cassio, Marco Bruto et Decĭmo Bruto principĭbus conspiratiōnis.»[1] — процитировал Том слова из книги, усмехаясь и выходя чуть вперед. — Ну надо же. Никогда не думал, что слова о Цезаре так врежутся мне в память. Ну же, Каллум, посмотрите на сына и скажите: «Et tu, Brute?»

Мальчишки, стоявшие кругом засмеялись. Почему-то в голове у Тома появилась мысль, что они поступают неправильно. Что Роза не хотела бы этого. Но, если они этого не сделают, то кто знает, сможет ли Розамунд вообще стать прежней. Что сделает с ней Эйвери? Утешая себя мыслью, что он всё делает ради матери, Том кивнул Лестрейнджу. На лице Каллума отразился испуг, замешательство, он открыл рот, чтобы что-то сказать, но Эмерсон сменив свою палочку, на палочку Эйвери-старшего, проговорил: Imperio!

***

Утро пятнадцатого января для всех началось с душераздирающего крика служанки, которая обычно в это время разжигает камины по поместью. Кто как был: в пижамах, сорочках, ночнушках, так и выбежали в общий коридор, спускаясь на первый этаж. Еще только проходя лестницу все до единого поняли, а точнее увидели в чем тут дело, а спустившись к бедняжке, что упала в обморок от увиденного, замерли, не сводя взгляда с фигуры впереди.

Мужская фигура в женском платье раскачивалась в петле. Эйвери старший уже не бился в судорогах, его тело заметно посинело и как-то окаменело, отчего его общий вид в женском платье (том самом, в котором Роза была на новогоднем балу), выглядел до жути нелепым. В руке он сжимал скомканный пергамент.

Уже позже, когда тело сняли и приехал Аврорат, чтобы убедиться, что это действительно самоубийство, выяснилось и содержание записки. Если в общих словах, то Эйвери признавался, что это он уничтожил воспоминания Розамунд, в надежде сделать ее умалишенной и в дальнейшем сдать в больницу Св. Мунго, чтобы единолично распоряжаться всеми ее деньгами.

Никто из детей, находившихся в это время в поместье, в школу не отбыл. До самого февраля их по очереди таскали на допросы, пытаясь выяснить хоть что-то, что могло бы придать смерти Эйвери-старшего неправильный характер. Но —