по 1689 год иностранок избегали, предпочитая жениться на соотечественницах, отобранных из числа претенденток на смотре невест, большинство которых было из семей аристократии среднего уровня. Эти невесты в некотором смысле выступали в роли иностранок — незнакомки, привезенные из глубинки, у которых было мало связей с могущественными боярами при дворе, точно так же, как и у настоящих иностранок. Поначалу такая практика отлично работала для царской династии: обеспечивала фертильных и здоровых невест царям, вливала новую кровь в придворную аристократию и регулировала соперничество между придворными фракциями. Но эта согласованная и продуманная политика, как мы видели, стала давать сбои, когда XVII век вступил в свои последние десятилетия, и была полностью отменена к тому времени, когда Петр I отрекся от своей жены, Евдокии Лопухиной, победительницы последнего смотра невест.

Петр отослал Евдокию в 1698 году, вскоре по возвращении из Великого посольства (1697–1698). Как говорит Линдси Хьюз, первый визит Петра на Запад «оказался решающим для судьбы Евдокии». И далее: «Евдокию обрекли на монастырь — на это решение повлияла как скука Петра в обществе жены, невыгодно отличавшейся от женщин, встреченных им за границей, так и связь Евдокии с консервативными группами, включая ее родственников, противников реформ»[838]. Этот брак распался из‐за непреодолимых личностных различий между Петром и Евдокией и развившейся от этого их неприязни друг к другу. Петр интересовался всем западным и в компании иностранцев в Немецкой слободе в Москве чувствовал себя как дома — в отличие от общения с боярами или церковниками. Евдокия же, напротив, была воплощением древнерусской женственности: скромная, благочестивая, такая, для кого рутина Терема — дом родной, а также очень подозрительная ко всему иностранному. Для многих биографов Петра I яркие различия между супругами были отражением различий между старой Русью и той Россией, которую Петр стремился создать[839].

Петр отверг свою первую жену, Евдокию, а в скором времени и седой обычай смотра невест. В 1711 году он тайно женился на Марте Скавронской, своей любовнице (вероятно, с 1704 года), которая взяла в православном крещении имя Екатерина Алексеевна и осталась в истории как императрица Екатерина I (1725–1727)[840]. Публично свадебные торжества состоятся только 19 февраля 1712 года[841]. Полностью основанный на влечении Петра к Екатерине и его эмоциональной зависимости от нее, этот брак гораздо больше был скреплен узами любви и симпатии, чем те союзы, что устраивались в предыдущие два столетия при помощи смотров невест. Екатерина действительно была из тех царских невест, которым царь мог признаться: «…сердце мое тя избрало». Этот брак не походил ни на один другой в династии: невеста была иностранкой «низкого» происхождения, про которое Хьюз говорит «печально известное»[842]. Женившись на ней без смотра невест, Петр, возможно, сделал больше для изменения политической культуры Московии, чем любая из его административных, военных или культурных реформ. Он исключил свой брак и браки своих преемников из традиционных баталий и маневров, которые лежали в основе всей придворной политики.

Браки, которые Петр I устраивал для своих родственников Романовых, оказывали на политическую культуру такое же влияние. Он выдал своих племянниц замуж за представителей иностранных правящих домов в надежде, что эти союзы будут способствовать достижению его дипломатических и стратегических целей в Великой Северной войне. В 1710 году он выдал Анну Иоанновну (дочь Ивана V, будущую императрицу) замуж за Фридриха Вильгельма Курляндского, а в 1711 году женил сына, Алексея Петровича, на Шарлотте Кристине Софии Брауншвейг-Вольфенбюттельской в Торгау, Саксонии. В 1716 году он отправил Екатерину Иоанновну (другую дочь Ивана V) в Данциг выходить замуж за Карла Леопольда Мекленбург-Шверинского, а незадолго до смерти организовал свадьбу своей дочери, Анны Петровны, и Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского[843]. (Есть сведения, что около 1723 года Петр I разрешил еще одной своей племяннице, Прасковье Иоанновне, выйти замуж за Ивана Дмитриева-Мамонова. Если так и было, то это единственный брак члена династии Романовых с русским подданным за весь XVIII век[844].) Как пишет Эрнест Зитцер,

Намерение Петра женить членов своей семьи на иностранных особах королевской крови… бросало вызов «традиционным» структурам политической власти, которые поддерживались путем контролирования женихов и невест для нового (и все еще относительно незащищенного) русского царского дома. Восстанавливая практику равных браков между главами государств, царь мог создавать тактические дипломатические союзы для достижения своих амбициозных целей на Балтике и одновременно демонстрировать власть династии Романовых над боярскими кланами, которые однажды возвели их на трон[845].

До этих свадеб Петра и его детей и племянниц в российской истории не было подобных браков — ни с иностранками (со времен женитьбы Ивана IV на Марии Черкасской в 1561 году), ни с иностранцами (со времен замужества Елены Ивановны в 1495‐м)[846]. Петр I явно вернул царскому браку роль инструмента русской дипломатии.

Но, восстанавливая эту роль дипломатического инструмента, Петр I столкнулся с тяжелыми уроками, извлеченными из фиаско смешанного брака Елены Ивановны, — уроками, которые только подтвердились и усугубились дальнейшим ужесточением конфессиональных границ и подъемом русского национального самосознания, произошедшими после Смутного времени[847]. Как мы видели, вопрос смешанных браков (с неправославными) долгое время был проблемой. Муж Елены Ивановны, Александр Литовский, в 1495 году возражал против многих православных свадебных обычаев и после постоянно настаивал, чтобы жена сменила конфессию[848]. Магнус, марионеточный «король Ливонии», согласился жениться на Марии Владимировне Старицкой в 1573 году в православной церкви, соблюдая обычные свадебные обряды, в том числе испитие из одной чаши и осыпание хмелем. Но в действительности они сочетались браком на, так сказать, запараллеленной службе: жених — «по его закону» и с помощью своего клирика («попа римского»), а невеста — «по христианскому закону» (православному), и физически были разделены во время бракосочетания — Магнусу, как неправославному, запретили входить в неф храма (Св. Димитрия на Пробойной улице в Новгороде), и он должен был стоять на паперти в течение всей службы[849]. Планы Бориса Годунова в 1599 году выдать свою дочь Ксению замуж за Густава, сына короля Эрика XIV Шведского (и сводного брата Виргинии Эриксдоттер, которую Иван IV краткое время рассматривал в качестве невесты для своего сына, царевича Ивана Ивановича), не осуществились из‐за твердого нежелания жениха переходить в православие (он однажды уже переходил из лютеранства в католичество) и его распутной жизни в Москве. Царь Борис отменил все брачные планы — вероятно, последней каплей стало нежелание Густава расстаться с любовницей, которую он привез с собой в Москву[850]. Другой возможный жених для Ксении —