Елены Ивановны и Александра в 1495 году. Все сыновья, которые могли родиться у Екатерины Иоанновны и Анны Иоанновны, должны были принадлежать вере своих отцов-иностранцев, поскольку так они имели бы право наследовать их престол, а дочери должны были воспитываться в православии. Но вот в случае с женой царевича Алексея, Шарлоттой Кристиной Софией Брауншвейг-Вольфенбюттельской, уступка практической политике была поразительной: Шарлотте разрешили остаться лютеранкой, несмотря на то что однажды она, как предполагалось, могла стать царицей. Трудно представить, как она исполняла бы традиционную роль царицы — роль «заступницы за царство» и «духовной помощницы», по определению Тирет, — не будучи православной[860]. Ввиду того что Алексей являлся наследником трона, всех его детей, независимо от пола, полагалось крестить по православному обряду и воспитывать в православии[861]. По настоянию Петра I все три пары были венчаны православными священниками, хотя эти свадьбы проходили в очень разных местах (Торгау, Данциг и Санкт-Петербург).

Готовность Петра идти навстречу своим иностранным родственникам простиралась даже до элементов православного венчания, как продемонстрировала свадьба Анны Иоанновны и герцога Фридриха Вильгельма Курляндского в 1710 году. Официального описания бракосочетания не сохранилось, но у нас есть «Записки» датского посланника Юста Юля. Повелев совершить венчание православному священнику и в православной церкви, Петр I тем не менее постарался сделать службу менее экзотической для герцога, который выражал неловкость от православных обрядов. Во-первых, Петр согласился с тем, чтобы те части службы, где священник обращается к герцогу, произносились и по-славянски, и по-латыни. Юль был об этом достаточно хорошо осведомлен, поскольку его секретарь помогал священнику с переводом и учил его произносить латинские фразы[862]. Во-вторых, Петр удалил некоторые части самой свадебной службы. Согласно Юлю, «других обычных венчальных обрядов соблюдено не было: так, бракосочетающиеся не пили за здоровье друг друга, не обходили в пляске кругом аналоя и не держали в руке свечей. Быть может, царь нарочно это устроил, чтобы не досадить герцогу всеми этими странными, чуждыми ему обрядами, потому что герцог и без того уже весьма неохотно согласился венчаться по русскому чину»[863].

Эти элементы венчания предписывались Требником, и каждый из них был символом того или иного аспекта православного понимания таинства брака. Одна чаша на двоих, заменявшая причастие в древних брачных ритуалах, теперь символизировала соединение мужчины и женщины в «плоть едину». Пламя свечей, которые держали венчающиеся, было образом добродетельной и богоугодной жизни, которую они должны будут вести. Как свет Христа озарил мрак грешного мира, так и благочестивая жизнь молодоженов станет сияющим образцом благочестия и средством спасения их самих. Хождение вокруг аналоя присутствует, вероятно, только в православном ритуале. Эту свадебную процессию иногда называют «танец Исайи» в честь одного из тропарей, который во время нее поется. Соединив и накрыв своей епитрахилью руку мужа и руку жены, священник трижды обводит их вокруг аналоя, стоящего в центре нефа храма, — круг символизирует вечность брака[864].

Слухи об этих уступках достигли высших церковных чинов, и Петру I стоило больших усилий найти священника для венчания с такими изменениями. Согласно Юлю, Петр сначала написал митрополиту Рязанскому Стефану Яворскому в Москву, местоблюстителю пустующего патриаршего престола, призывая его приехать в Петербург и венчать пару, но тот сказался больным, сообщив Петру, что слишком слаб для такого долгого путешествия[865]. Тогда Петр призвал иеромонаха Стефана (Прибыловича), «суб-ректора тамошней русской патриаршей школы». Стефан подчинился приказу приехать в Петербург, но венчать пару отказался. Он смело привел аргументы из канонов, из Священного Писания, а также из истории, чтобы обосновать свою точку зрения, — браки между православными и неправославными недопустимы. В то время Петр не хотел давить на Церковь в этом вопросе, тем более что герцог итак неохотно согласился венчаться в русском храме, а из‐за этих пререканий мог поддаться искушению пересмотреть условия предполагаемого союза. Как говорит Юль, «чтоб не ссориться в военное время с упрямым, невежественным духовенством, которое легко могло бы увлечь за собою простонародье, царь более не настаивал на своем требовании у Стефана Прибыловича и приказал совершить венчание своему духовнику, архимандриту Феодосию Яновскому, игумену Хутынскому»[866]. Петр был вынужден лавировать между угождением капризному жениху и задабриванием церковников, слишком решительно настроенных, во всяком случае с точки зрения Петра, на отстаивание неудобных канонов.

Желание Петра изменить древний венчальный ритуал показывает, как далеко он готов был зайти для устранения сомнений и возражений со стороны нового родственника. Петр не хотел, чтобы его дипломатическим инициативам мешали древние литургические тексты. С другой стороны, те брачные условия, которые он оговаривал для своих родственников, показывают, что Петр вряд ли был равнодушен к чувствительности православия в отношении межконфессиональных браков. Как и Иван III, Петр I не желал допускать выхода из православия для представителей своего рода и настаивал на крещении в православии детей, рожденных в таких смешанных браках. Некоторые исследователи считают, опираясь на политику Петра I в отношении династических браков, что царь был разочарован и недоволен обычаями и учением Православной церкви, но эта точка зрения, как говорит Джеймс Кракрафт, является «результатом или непонимания, или попытки выдать желаемое за действительное, или и того и другого». «Поэтому, что касается Петра, — продолжает Кракрафт, — он оставался, как он сам сказал об этом в письме Константинопольскому патриарху в сентябре 1721 года, „благопослушным превожделенныя [т. е. горячо любимой] Матере нашея православно-кафолическия Церкве сыном“[867]»[868]. Таким образом, компромиссы Петра I были направлены только на решение дипломатических задач, а не на подрыв православной веры или литургической практики. Эти мотивы хорошо бы понял Семен Шаховской.

Вместе с тем контраст между гибким подходом Петра I и непоколебимым упорством Ивана III в отношении православных брачных обычаев настолько ярок, что как нельзя лучше завершает исследование смотров невест в Московии и подчеркивает лежавшую в их основе и опиравшуюся на них политическую культуру. Смотры невест и придворная политическая культура вместе развивались в течение XVI века и вместе устарели к концу XVII века. Смотры невест ввели, когда того требовала политическая культура, а затем действовали в обход них, игнорировали их и, наконец, стали обходиться совсем без них, когда политическая система, их породившая, претерпела фундаментальные изменения. Как и многие другие аспекты элитарной культуры и общественной жизни, ко времени Петра I ритуал смотра невест успел утратить свою символичность и политическую значимость при дворе, поэтому Петр не столько упразднил ритуал, сколько обнаружил, что тот уже лежит в руинах. Восстановив династические браки в качестве полезного инструмента дипломатии, Петр I смог достичь того, что не удавалось сделать его предшественникам со времен брака Елены Ивановны и