Та чего-то распечатала и подала в окно:

– При открытии счета не забудьте отдать оператору вот это.

Хлопец перевел.

– Не забуду, не переживай, – усмехнулся Стефан и коротко распорядился: – Домой едем, на Брайтон.

До Манхэттена они добрались на другой день к обеду, после того как Стефан, проснувшись у себя в апартаменте, выгнал вчерашнюю черную стройняшку, оказавшуюся еще хуже, чем наша толстожопая, зависшая у него на ночь перед отъездом в Вашингтон. Набрал хлопца и распорядился:

– Машину!

И снова проблем не возникало. Все про все заняло пятнадцать минут. И снова ему улыбнулись вежливо, но равнодушно, и эта часть не впечатлила. Зато впечатлил сам Манхэттен.

«Вот где можно делать дела, – подумал Томский, – здесь, а не там, – имея в виду Брайтон-Бич – Только здесь мы на хер никому не нужны, а там нам и самим не надо. Валить надо домой, незачем здесь время просто так прожигать. Скажу мальчишке, пусть билет компостирует на послезавтра».

Пока к паркингу от банка шли, заметил на углу Мэдисон-авеню и 22-й магазин любопытный, с книгами по искусству и живописью, выставленной в витрине.

– Ну-ка, – кивнул пацану на витрину, – зайдем.

Первая же книга в яркой суперобложке, что лежала ближе к входу, называлась «Кубизм», и это не могло не заинтересовать Стефана. Открыл, листанул, выискивая знакомые по тем своим «студенческим» временам работы, снова туда-сюда пролистнул и…

…Сначала он обнаружил знакомый синий фон, а уже потом только ее саму. Она смотрела на него, слегка кося глазами на сторону, но именно это и делало ее прекрасной. И он подумал, что странно, почему он не замечал этого раньше, в прихожей у Мирских. Быть может, оттого, что привык к мысли о том, что это уже принадлежит ему и зачем тогда вглядываться, раз все равно никуда от него не денется. Он опустил глаза ниже и обратил внимание на так же неизвестную ему ранее деталь – рука, что обнимала гитарный гриф, имела не пять, а всего четыре пальца, но выглядели пальцы так, что у смотрящего не могло возникнуть сомнений относительно справедливости изображенного автором на холсте. Ниже было указано: Пабло Пикассо, «Женщина с гитарой», масло, холст, 170х110, 1914 год.

– Чудо, – прошептал Стефан, не отрывая глаз от репродукции, – чудо…

– Ну что, пошли, Стефан Стефанович? – с угодливой улыбкой спросил хлопчик. – А то еще на паром поспеть бы. Они вроде до четырех.

– Рот закрой, – продолжая вглядываться в женщину, полуслышно оборвал его Стефан, не желая разрушить то, что открылось его глазам. И так же негромко добавил: – Продавца сюда. Живо.

Тот кинулся в угол магазина, исполнять. Вернулся тут же, с очкастым умником за шестьдесят. Тот вежливо улыбнулся и спросил:

– Чем могу помочь, сэр?

Стефан указал взглядом на книгу и бросил парню:

– Переводи, – тот с готовностью кивнул, а Стефан обратился к мужчине: – Меня заинтересовал этот вот альбом. – Тот снова понимающе улыбнулся. – Но прежде не могли бы вы объяснить, что означает этот прочерк под работой?

– О да, сэр! Это значит, место нахождения картины Пикассо неизвестно, – с готовностью объяснил консультант. – Но сама работа чрезвычайно известная, поскольку была в свое время сфотографирована и позднее атрибутирована самим автором. Он вспомнил перед смертью, когда в Париже обнаружилась фотография с этой работы, что подарил ее когда-то, в начале века, некоему симпатичному русскому, но имени не запомнил и следов тоже не осталось никаких. Но, вообще-то говоря, история написания этой картины также и сама по себе исключительно интересна, поэтому она, наверное, и считается уникальной. Дело в том, что натурщица, с которой писал ее Пикассо, уже когда позировала, знала, что умирает от кэнсер, – Стефан обернулся к пацану, ожидая перевода.

– Он говорит, – перевел тот, – что баба, которая на картинке, от этого после умерла, как его… от лобстера.

– От чего? – не понял Стефан.

– Ну, типа лобстера, он говорит, болезнь называется.

– От рака, может?

– Точно, от рака, Стефан Стефанович, от рака, я забыл просто, как это его.

Продавец, вежливо выждав, пока переводчик наведет терминологический порядок, продолжил:

– Впрочем, вы сами сможете об этом прочитать в этом альбоме. Если, конечно, решитесь приобрести. – Он с надеждой глянул на клиента.

– Полагаю, решусь, – качнул головой в ответ Стефан. – А какова стоимость, как вы думаете? – спросил его Стефан. – Приблизительно хотя бы.

– Зачем же приблизительно? – удивился тот и перевернул альбом задней стороной обложки к себе, глянув на цену. – Точно скажу, цена сто восемьдесят долларов плюс такс. Думаю, сможем сделать для вас, как для солидного покупателя, пятипроцентную скидку.

– Не надо скидки, – отмахнулся Стефан, – я и так возьму, вы лучше ответьте, сколько сама картина может стоить, а не альбом. – Парень перевел.

– А-а-а-а… вот вы о чем, – он задумался ненадолго и, прикинув, сказал: – Полагаю, можно говорить о сумме в сорок… пятьдесят миллионов долларов. Это весьма и весьма редкая работа даже для самого Пикассо: размер полотна в такой технике и манере является и на самом деле исключительным, если мы с вами вспомним все, что он сделал. Портрет выполнен в натуральную величину, и это тоже явилось результатом проявленного к умирающей натурщице уважения. Похожие вещи равного звучания уходили на аукционе Кристи или Сотбис порой и за большие суммы. Но это зависит от времени продажи, спроса, моды, в конце концов, понимаете? Год на год не приходится.

– Понимаю, – согласился Стефан и захлопнул альбом. – Куда платить?

Он проснулся от шума и прислушался. Шум был несильный, но ясный. Стефан снова напряг слух, и на этот раз ему показалось, что отдельно от общего гула, мягкими, но пронзительными вкраплениями раздаются звуки знакомого инструмента. Он даже понял, какого именно, сразу догадавшись по тому, как вздрагивали и растекались эти звуки от нежного перебора струн, от аккордов и барре, передавая дальше через воздушную среду нежные колебания. Постепенно гул ослаб, а струнные звуки, наоборот, усилились, но при этом они не были тревожными, от них не исходило опасности и не было ощущения беспокойства, несмотря на темнейшую ночь за брайтонским окном.

Стефан спустил ноги с кровати, нащупал тапочки, встал, накинул банный халат и приоткрыл дверь, ведущую на первый этаж апартамента. Там горел свет, неяркий, но странный, какой-то непривычный, с синим наполнением, стянутым ближе к центру светового источника и желто-красными вставками по краям, напоминающим геометрические фигуры. Края у светового пятна были плоские, а не объемные, и это Стефана удивило. Там, где они обрывались, было так же темно, как и за окном.

«Не думал никогда, что свет имеет четкую границу», – пришло ему в голову, и он стал осторожно спускаться вниз по затянутой мягким и пушистым лестнице, на первый этаж. Опасности он снова не ощутил, но то, что не все было в порядке с тем местом, где он расположился на ночь, было ясней некуда.