и чаще происходили между СПИРИДОНОВОЙ и ЧЕРЕПАНОВЫМ. ЧЕРЕПАНОВ привез из Ленинграда диктаторские замашки и явно оспаривал авторитет СПИРИДОНОВОЙ в ЦК. За ЧЕРЕПАНОВА говорила вполне определенная линия, на которую он встал и которая давала возможность конкретной деятельности, чего не было у остальных членов ЦК, т[ак] к[ак] их линия массовой борьбы требовала наличия масс, которых к тому времени у нас не было. Проведенная мной в Екатеринославе активная борьба с большевиками заставляла меня чувствовать себя ближе к ЧЕРЕПАНОВУ, чем к другим членам ЦК. Отсюда произошел мой постепенный отход вместе с ним от остальной части ЦК. Практическим результатом этого отхода было сближение наше с группой анархистов, возглавлявшейся КОВАЛЕВИЧЕМ и как потом я узнал, Петром СОБОЛЕВЫМ. КОВАЛЕВИЧ был, по-видимому, теоретиком этой группы. Он считал возможным для анархистов объединиться в правильную организацию и ставил себе целью создание Советской власти (образуемой сообразно с принципами анархизма). Его конкретные представления о Соввласти были очень близки представлениям левых с.-р.

На одном из свиданий наших (ЧЕРЕПАНОВА и моих с КОВАЛЕВИЧЕМ), причем присутствовал, кажется, впервые и СОБОЛЕВ, ЧЕРЕПАНОВ предложил создание блока между частью левых с.-р. и группой анархистов в виде повстанческого штаба, который должен был организовать восстания против большевиков. Из этого штаба практически ничего, конечно, не вышло (ибо он не в состоянии был создать никакой армии), но самое признание возможности учреждения этого штаба замечательно характеризует наше тогдашнее настроение. Участие в борьбе масс не только вызывает у борцов чувство ответственности за них, но и мешает созданию крайних настроений, т[ак] к[ак] приходится преодолевать практические трудности, останавливаться на них и, следовательно, ориентировать по ним свое настроение. Наоборот, борьба без участия масс не только дает возможность легко уходить в крайности, но еще парализует сознание действительности, отнимает способность различать фантазии от фактов.

Под влиянием такого настроения в одну из встреч ЧЕРЕПАНОВ показал мне в какой-то газете объявление о том, что на вечер того дня в Леонтьевском переулке (в бывшем помещении партии левых с.-р.) назначено собрание ответственных работников партии большевиков. ЧЕРЕПАНОВ пояснил, что это совершенно исключительный случай для террористического акта. Не помню своего отношения к предложению ЧЕРЕПАНОВА в первый момент, но когда мы пришли к анархистам (д. № 38 по Арбату) и ЧЕРЕПАНОВ повторил КОВАЛЕВИЧУ и СОБОЛЕВУ свое предложение, я высказался против него, причем привел практические соображения, что намеченный террористический акт не может дать никаких результатов, а между тем он неизбежно привлечет за собой разгром нашей организации большевиками. Вопрос решали анархисты, у которых имелись готовые взрывчатые вещества, и они решили привести в исполнение план ЧЕРЕПАНОВА. Поле этого все разошлись, КОВАЛЕВИЧ, СОБОЛЕВ и ЧЕРПАНОВ [стали] готовиться к акту, а я [отправился] домой.

Я должен признать, что в тот момент я отнесся к предложению ЧЕРЕПАНОВА с чисто практической точки зрения и совершенно не заметил идейной его неприемлемости. До тех пор террористические акты никогда не носили характера массового истребления. Бывали случаи, когда подготовленный террористический акт откладывался (с риском жизнью террориста) из-за явной неизбежности гибели при акте непричастных к нему лиц. Массовое истребление допускается для революционера (и вообще бойца) во время военных действий. Но в данном случае, ни о каком военном действии не могло быть и речи. Кроме того в данном случае совершенно игнорировалось и то, что целью террористического акта является отнюдь не самое истребление намеченного лица (или лиц), а только возмездие, понятное для широких масс. Поэтому главной стороной террористического акта является агитационное его назначение. И этого абсолютно не было при взрыве на Леонтьевском переулке, он остался непонятным для масс и вызвал только ужас. Во всем этом я разобрался не сразу, и это явилось следствием полной оторванности нашей от масс и, следовательно, от революции. При следующей встрече ЧЕРЕПАНОВ рассказал мне, что бомбу бросил СОБОЛЕВ, а ЧЕРЕПАНОВ указал путь. Охрану несли, кажется, Тамара и Ирина30.

Я жил в то время в Хлебном переулке31 (у ОБОЛДУЕВЫХ32), куда переехал от ИВАНЯК и где жил, как Юрий Михайлович Белковский. Переезд мой от ИВАНЯК был вызван, насколько помню, расстраивавшимися отношениями с Казимирой Ивановной, причем с остальными членами семьи у меня сохранились прежние хорошие отношения. Когда Казимира Ивановна поступила в Польское консульство, я не знаю, но помнится, что это произошло уже после моего переезда от них. И Казимира Ивановна и сестра ее Ванда Ивановна прослужили в консульстве недолго и ушли из него потому, что чувствовали неудобство своего положения, как советских полек, твердо решившись не возвращаться в Польшу и служащих в то же время в консульстве. Так, по крайней мере, мне объяснили уход из консульства. Что же касается отказа от возвращения в Польшу, то вопрос этот обсуждался в моем присутствии, когда я еще у них жил и был решен в том смысле, что навсегда остаться в Советской России. В период взрыва в Леонтьевском переулке я встречался со своей бывшей женой Антониной Михайловной33, бывая у нее в д. № 51 по Арбату. После взрыва (через некоторое время) она была арестована, о чем я узнал, позвонив ей по телефону в назначенное для встречи время. Так как Антонина Михайловна знала мой адрес, я во избежание ареста принужден был скрыться. Прежде всего, я обратился к меньшевику-объединенцу Михаилу Ивановичу ЮДИНУ, с которым, несмотря на его полную близость с большевиками, у меня были близкие личные отношения, создавшиеся еще в Полевом Стр[оительном] Управлении, где мы оба служили. Жил он на улице, параллельной Тверской-Ямской (в сторону Владимира Долгорукого34) на углу переулка, где стоит церковь (Василия Кессарийского). Здесь я переночевал несколько раз, а затем отправился почему-то к ЗАБИЦКОМУ и он устроил меня в доме на Зубовском бульваре (по четной стороне) в комнате своего шурина. В этой комнате я прожил довольно долго, до возвращения шурина ЗАБИЦКОГО из поездки. Затем я снова отправился к ЮДИНУ, а от него перебрался в Фили к одному из партийных рабочих, работавшему на заводе у платформы Алекс[еевской] ж.д.35 Адрес этого рабочего я узнал, кажется, у ЧЕРЕПАНОВА. Фамилии рабочего не помню. У него я прожил, вероятно, больше недели и должен был уехать, т. к. один из заводских большевиков остановил меня на дороге и спросил, кто я. Ответив как-то, я в тот же день вернулся к ЮДИНУ. Еще до отъезда из Филей, я через ЮДИНА устроил себе свидание со своим старым товарищем С.Д. МАРКОВЫМ36, бывшим тогда Народным комиссаром путей сообщения (или член коллегии). Я объяснил ему свое отношение к взрыву в Леонтьевском переулке и