Маленький квадратик, два на два. Сверху аккуратным почерком было написано «Que será, será». Внизу в кружке грубо, словно по-детски, нарисовано что-то вроде червяка или гусеницы с изогнутой спиной и головой в виде маленького шарика. Между верхней надписью и изогнутым червяком внизу располагалась карта – двойные линии дорог и тропинок, миниатюрные группки заштрихованных кружков, видимо, деревья. В центре помещалась пара маленьких кружков. По нижней линии деревьев пунктиром был обозначен равносторонний треугольник с пометкой «30 дюйм.». У вершины треугольника стоял красный крестик. Слева от плана стоял еще один красный крестик, побольше и чуть наклонный, с пометками «север» и «юг». К западу от триангуляции, обведенный двойной чертой, был многоугольник неправильной формы, заштрихованный двойной штриховкой. Взглянув первый раз на бумагу, Гримстер понял, что карта-схема сама по себе ничего ему не скажет. Настоящими ключами были слова «Que será, será» и грубо нарисованный червяк. Прингл скорее всего мигом прочитал бы их, но до Прингла сейчас не добраться. Все, что можно узнать, придется узнавать у Лили. Возможно ли это?.. Так или иначе, Лили будет ждать его возвращения.

Скоро он убьет сэра Джона. Это решение не связано с моралью и этикой, не имеет отношения к любви и верности Вальде. Вальды уже давно нет. Она вырвана из его жизни. Смерть сэра Джона станет прощальной церемонией, и долги будут уплачены. То, что происходило сейчас – вернувшись поздно, Гримстер поднялся в спальню, – должно происходить, без этого ритуал убийства сэра Джона останется неполным. Он дал Гримстеру это задание, и это задание привело его к правде, которую он давно подозревал. Задание надлежит выполнить, и последним аккордом станет убийство его инициатора. Не только логика должна быть ясной и чистой, но и сопутствующие чувства должны быть просты. Лили теперь – часть плана, она играет в той же пьесе, что и Гримстер. Продолжая играть, они с необходимой искренностью изображали нужные чувства, произносили слова – почти правдивые и убедительные. Не зная почему – или выдумывая сентиментальные полуправдивые объяснения, – Лили была вынуждена посвятить себя финальному акту ритуала.

Лампа в спальне не горела, но свет из гостиной позволил рассмотреть кровать. Лили лежала спиной к Гримстеру – на подушке виднелись только светлые волосы. Он знал, что Лили не спит. И знал, что она не повернется и не пошевелится, а, не говоря ни слова, будет лежать и ждать его. Теперь он понимал то, о чем уже догадывался – какой защитный блок он установил, и знал, что Лили тоже либо знала, либо подозревала, но не могла заставить себя сказать. Диллинг оставил состояние и ключ к нему, и Лили не могла использовать этот ключ, пока не погрузится в самообман. Она лежала здесь, потому что наконец поняла свои истинные чувства к Диллингу и его роль в ее жизни. Теперь она знает, что ненавидела Диллинга. Гримстер жалел ее и даже сердился, однако все это ничего не значило для него лично; ложась к ней в постель, он сознавал, что они оба будут исполнять свои роли в ближайшие дни, потому что полностью понимают друг друга.

Гримстер отправился в ванную, как каждую ночь перед сном; он делал все как обычно, потому что она не хотела перемен.

Он лег в кровать и несколько мгновений просто лежал в темноте, не прикасаясь к Лили, лежащей спиной к нему, но чувствовал, как она дрожит. После Вальды он не был в постели с женщиной. Эта мысль не принесла боли. Вальды больше нет. Гримстер потянулся и повернул Лили к себе. Она еще дрожала, и Гримстер крепко обнял ее, ладонью коснулся гладкой шеи. Постепенно он ощутил, как дрожь успокаивается и стихает, и прижал ее к себе поудобнее; они лежали рядом, молча – слова были не нужны, – и потихоньку отдавались на волю сна.

Гримстер проснулся ранним утром и понял, что Лили тоже не спит. Они занялись любовью – высшей точкой притворства в их пьесе, притворства, действовавшего по своим законам, так что осталась лишь тонкая завеса между правдой и реальностью. Единый поток унес их к общему экстазу – а потом медленно вернул обратно.

Лили потянулась и включила лампочку на тумбочке. Она глядела затуманенными глазами, и барьеров между ними больше не оставалось.

– Джонни, любимый, – сказала она. – Давай сейчас.

Гримстер нагнулся над ее лицом, освещенным лампой, и поднял руку с перстнем. Лили с улыбкой взглянула ему в глаза, а потом перевела взгляд на перстень и не отводила глаз, когда Гримстер заговорил, погружая ее в сон, прокладывая путь туда, где Диллинг – после взрыва страсти – запер свой секрет и заблокировал его, приказав, чтобы Лили не вспоминала настоящую пятницу, пока другой мужчина не захватит ее любовью.

Гримстер тихо произнес:

– Лили, ты спишь, но слышишь все, что я говорю, правда?

– Да, Джонни, милый. – В тихом, спокойном голосе появились нотки, которых Гримстер не слышал прежде.

– Спи глубоко, Лили. Тебе хорошо?

– Да, Джонни. – Лили легко вздохнула, и ее голова чуть повернулась на подушке. Глядя на ее лицо, на слегка разошедшиеся губы, Гримстер ощутил нежность, от которой дрогнули мышцы плеч.

– Так хорошо, как тебе было с Гарри?

– Да, Джонни.

– Ты помнишь, когда была с ним в последний раз, Лили?

– Да, Джонни.

– Когда это было, Лили?

– В ночь, когда мы вернулись после долгой поездки.

– Вы уезжали из дома в ту пятницу, накануне твоего отъезда в Лондон, а потом в Италию?

– Да, Джонни.

– Лили, ты хорошо помнишь этот день?

– Да, Джонни.

– Во сколько вы уехали из дома?

– Рано, еще не рассвело.

– Ты помнишь все подробности того дня? Что вы делали и куда ездили?

– Да, Джонни.

– Ты можешь отвезти меня туда, куда вы ездили, Лили?

– Да, Джонни.

– Лили, когда ты проснешься, ты будешь помнить все о том дне. Ты понимаешь? Ты будешь помнить ту пятницу и отвезешь меня в те места, о которых помнишь, и расскажешь мне все об этом дне. Ты понимаешь, Лили?

– Да, Джонни.

– И у тебя нет никаких сомнений?

– Нет, Джонни.

– Хорошо, Лили. Через несколько минут ты проснешься, и тебе будет легко и радостно от того, что ты сделала сегодня ночью.

Гримстер нагнулся, легко поцеловал Лили в губы и выключил лампу. Затем отодвинулся и лег на спину, слушая в темноте ее спокойное дыхание. Через несколько минут звук изменился, и Гримстер почувствовал, как Лили шевельнулась. Он потянулся и взял ее за руку.

В темноте, словно издалека, раздался голос Лили:

– Получилось, Джонни?

– Получилось.

Она помолчала, а потом медленно заговорила – и в каждом слове звучало почти томное облегчение:

– Ох, Джонни… Я поступила ужасно… ужасно… но мне так хорошо… Так хорошо. И еще, Джонни, ты должен мне поверить… должен… Я не сделала бы этого ни для кого другого. Все потому, что я люблю тебя. Ты ведь сам это знаешь, правда, Джонни?