перепуганные острые тени — отпечатки беспомощно замерших вокруг стола человеческих фигур.

Это не удары часов, Лэйд Лайвстоун, зарвавшийся ты никчёмный лавочник.

Это шаги.

Что-то вошло в дом, пока ты, увлёкшись, распекал этих несчастных неудачников и самоуверенного хозяина. Что-то приближалось, мерными шагами сотрясая весь дом. Что-то большое, тяжёлое и опасное. Выбравшееся на сушу, возбуждённое тем же самым запахом, который он почуял, едва войдя в гостиную. Запахом самоуверенных дилетантов, решивших, что способны использовать Его силы в своих целях.

— Не стоит беспокоиться, — сквозь зубы пробормотал Ледбитер, дрожащими пальцами впившись в дёргающийся у него на груди несуразный крест, точно это было скачущее по его груди насекомое, — Я уверен, что бы это ни было, мы можем…

Дверь распахнулась.

* * *

Не просто распахнулась — влетела внутрь, смятая, будто от страшного удара прущего на всего парах демонического поезда. Тот, кто стоял за ней, был чудовищно велик — Лэйд разглядел искажённый человекоподобный силуэт с непропорционально раздутой головой, мощным торсом и узловатыми лапам — так велик, что не сразу смог протиснуться в дверной проём.

Оттого сперва в гостиную проник распространяемый гостем запах. Густой, как желе, острый и резкий, кажущийся одновременно пронзительно-свежим и гнилостно-затхлым. Так может пахнуть давно заброшенная больничная палата, пол которой покрыт заскорузлыми от крови бинтами, или какой-нибудь экзотический фрукт, приторный и солёный одновременно.

Специфический запах, приятный и отвратительный одновременно. Тигриное чутьё, хранившее в памяти тысячи запахом Нового Бангора, потратило половину секунды, чтобы распахнуть нужный ящик в каморке воспоминаний, той, где хранились все ароматы.

…это было на четвёртый год его заточения в Новом Бангоре. К исходу этого трижды проклятого года Лэйд Лайвстоун, верно, представлял собой жалкое зрелище. Отощавший нервический тип в грязном костюме, затравленно глядящий на море, которого никому бы и в голову не пришло бы назвать тигром. В тот год он исчерпал все свои планы, как самые дерзкие, рассчитанные на удачу и случай, так и самые сложные, которые он кропотливо создавал подобно огромному чертежу, силясь проскочить между тысячами невидимых щупалец его владетеля Левиафана. Тщетно. Все его надежды разбивались вдребезги, все мечты оборачивались никчёмными обломками, все замыслы терпели одно поражение за другим — точно умывающиеся кровью пехотные цепи, вынужденные бесконечно отступать, не имеющие ни времени для передышки, ни рубежа, на котором можно было бы зацепиться.

Он сломался. У него ещё не было когтей, которые в будущем сослужат ему хорошую службу, одни лишь алеющие кровоподтёки, опоясывающие его тело со всех сторон, которые ещё не сделались въевшимися в шкуру тигриными полосами. Это был миг упадка, миг, когда он в полной мере ощутил беспомощность человеческого существа, вздумавшего состязаться с глыбой нематериальной протоплазмы, повелевающей пространством и временем. Клопа, бросившего вызов паровому катку. И что-то в душе, какая-то основательная и прочная её деталь, которая принимала на себя нагрузку все четыре года, вдруг подломилась. Он послал всё к чёрту. Купил на последние деньги бутылку дешёвого бурбона в какой-то из забегаловок Клифа, выпил её до дна в несколько глотков, и отправился в путь. Раз «Мемфида», проклятая морская странница, доставляющая на остров заключённых, не собиралась являться за ним, ничего страшного. Лэйд Лайвстоун — в ту пору это имя ещё казалось непривычным ему, как сшитый неумелым портным костюм — предпримет это последнее путешествие на своих двоих.

Стояла глубокая ночь, время отлива. Океан отхлынул от пристаней, обнажив бурое, поросшее водорослями, мягкое подбрюшье и усеянные поросшими моллюсками валуны. Лэйд Лайвстоун ступил на него, как на обычную землю, и пошёл прочь от острова, ни разу не оглянувшись, хоть ему и казалось, что на длинном пирсе стоит, глядя ему вослед, человеческая фигура, длинная и тонкая, как часовая стрелка. Ещё один морок, ещё один обман дьявольского, проклятого всеми богами, острова…

Он шёл прочь, прямо по грудам пронзительно пахнущих водорослей, карабкался на острые валуны, не замечая порезов, шёл за отступающим от суши морем, зная, что это его последняя прогулка. Через несколько часов океан вернётся, грозно рокоча приливными волнами, схватит его и разотрёт о камни, превратив в окровавленную ветошь, грязное тряпьё, которым ещё несколько дней будут забавляться лижущие мол ленивые волны в Клифе. Ну и плевать. Больше никаких фокусов, никаких иллюзий, только последняя прогулка под спелой холодной луной, прогулка в одну сторону…

Он не утонул и не был раздавлен волнами. Его не сожрало какое-нибудь рыщущее вокруг острова чудовище из свиты Танивхе. Иногда Он проявляет милость к дуракам, ищущим смерти. А может, просто привык заботиться о своих новых игрушках.

Преодолев милю или две, Лэйд, обессилев от нервного напряжения и выпитого бурбона, рухнул навзничь — и был затащен в лодку промышляющими под покровом ночи рыболовами. Этот случай подарил ему несколько хороших знакомств, а также обильный багаж воспоминаний и шрамов. Кроме того, он навек запомнил этот запах — гнилостный и в то же время свежий запах водорослей, по которым шёл в ту ночь, хохоча во всё горло, грозя небу кулаком и выкрикивая проклятья чертовому Левиафану…

В гостиную мистера Гёрни будто ворвалось море. Лэйд явственно ощутил пронзительную вонь ламинарий и сарграссум, острый тонкий аромат ульвы, валонии и кладофоры. Тяжёлый запах подступающего моря, тревожный и умиротворяющий одновременно. Словно в прихожей уже бушевали волны, сгоняя в угол дорогую мебель и безжалостно сдирая толстые ковры…

Но моря не было. Одна только тяжёлая фигура, замершая в дверях, слишком массивная, чтобы легко проникнуть внутрь. Кряхтящая, сопящая, лязгающая металлом туша с тяжёлыми как у рака лапами и несоразмерно большой головой, напоминающей огромный котёл возлегающий на мощном торсе.

Воган тонко вскрикнула, отшатнувшись к стене, Блондло заклекотал горлом, видно, его чудодейственные линзы разглядели то, что бессильны были разглядеть прочие, даже братья Боссьер на миг будто бы сжались, сделавшись меньше размером, позабыв про свои колючки, небрежно поставленные у стены.

— Добрый вечер, джентльмены! — пророкотало существо, грузно ворочаясь в проёме, — Отличный вечер, не правда ли? Прекрасный, прекрасный вечер!

У него был странный голос. Глухой, ухающий, дребезжащий — такой бывает у автоматонов, наделённых даром речи, имеющих вместо человеческих лёгких и гортани один только жестяной бочонок-резонатор. Но не беспомощный, как у многих таких человекоподобных болванчиков, которых нерадивые лавочники зачастую оставляют вместо себя на хозяйстве, а звучный и громогласный, наделённый совершенно нечеловеческими обертонами.

— К сожалению, мистер Гёрни, наш добрый хозяин, не соизволил послать мне приглашения вроде того, что получили все вы, вероятно, пожалел пяти фунтов, но это ничего, я по своей натуре не злопамятен. Могу явиться и лично. Надеюсь, это не будет сочтено вами пренебрежением правилами хорошего тона.

Тяжёлые лапы существа, заскрежетав сочленениями, впились в дверную коробку, точно гигантские каминные щипцы, дерево