года она провела в аду одиночества, возможно думая, что я не люблю больше её и из жалости иногда приезжаю, можно было просто говорить с ней, пытаться и пытаться, показать, что она не одна, что ни я, ни дети не считают её какой-то испорченной и ей самой не стоит. Но уже поздно. Я сидел и плакал как не плакал даже ребёнком, вдыхал запах свежей, недавно копаной земли, безуспешно пытался остановиться и заглушить собственные всхлипывания, а утром взял с собой детей, оставив все деньги что у меня были той соседке и уехал оттуда навсегда.

Дети молчали, будто понимали, что так надо. В Новосибирске было безопасно для них, и я оставил их с воспитательницей, Женей, которая Жизель, она управляла городом, я сказал им во всём слушаться эту женщину, Лена кажется даже по началу испугалась, но потом пошло нормально. Приезжал теперь к ним я не только в отпуске, за долгие годы впервые война отошла для меня на второй план. Даже не знаю и на какое место ставить войну, после смерти Анны, я ненавидел воевать всей душой, играя с детьми, делая иногда уроки, я жалел, что надо будет уехать. Я смотрел как они растут и думал только о том, как мы будем жить, когда всё закончится. Ни одна победа в битве не сравнится с поражением в карты своим детям и их смехом над тобой. Всё так просто.

Надо не забыть сказать, что в тот день, что я попросил Женю присмотреть за детьми, я встретился с Максимом поговорил том, что теперь боюсь или точнее испытываю мерзкую тревогу, что не будет времени рассказать обо всём когда-нибудь детям, он мне и сказал, чтобы всё что я помню про наши приключения, я куда-нибудь записал. Тогда, в двадцать восемь лет я и начал, чтобы если меня вдруг где-нибудь пристрелят, то дети хотя бы отсюда прочитают о нашей жизни, да и вдруг будет интересна жизнь их папаши. И чем ближе я подбираюсь к настоящему моменту, тем о меньшем я могу написать, казалось вот за почти десяток лет мне нечего и вспомнить. Все наши бои — одно и то же, мне стукнуло тридцать семь лет как-то незаметно, а мы готовились к взятию Москвы, которая должна была стать нашей последней битвой.

Уже и Миша стал двадцатилетним мужиком за это время, который уже больше года таскается со мной, хотя я был категорически против, но он просто ушёл в другой отряд, у меня не было права заставить его не служить, как и у него не было даже и зацепки, чтобы не быть в армии, кроме немного женственной внешности, хотя это я завидую, что никогда не был так интересен дамам, а Лене было восемнадцать, она, как и мать, вытаскивает раненых обратно в наш мир.

Очевидно, что я не в восторге от тех путей, что они выбрали себе, но, наверное, это более разумный путь, чем держать их в тепличных условиях офицерских детей, такое жалкое зрелище я иногда видал: прикрываясь заботой папаши и мамаши взращивают не готовых для нашего мира хлипких будто комок пыли людишек, кажется у них шансов выжить поменьше, чем у моих двух кремней. И хотя я не могу заснуть и не могу найти себе места в ночи и дни, когда знаю, что Миша или Лена на задании, включив рациональность понимаю, что так лучше и безопасней. Да, я мог бы их защищать всю жизнь и теперь уже всем обеспечить, но меня в любой день может не стать. Что будет с ними? В общем «теплица» — это как минимум безответственно.

Жизель, а я так и не смог привыкнуть называть её по-русски Женя, воспитала в дочери настоящего вояку, она может быть такой же незаметной, так же хорошо стреляет, в какой-то степени она даже смертоноснее Михаила, я горжусь ими, они избавлены от моих пороков вроде малодушия и многих других.

Мне уже порядком поднадоело писать, опишу для них взятие Москвы, потом соберу эти ошмётки разных бумажек и когда-нибудь вручу, когда буду уверен, что не сгорю со стыда, не такого мерзкого как я привык, а почти приятного стыда.

Предстоящая Москва будет самым тяжелым боем, за время освобождения южных земель мы потеряли чуть менее половины своих бойцов, шесть лет сражались за этих людей и последние два готовимся к битве, как и наши враги, эти забытые богом солдаты, которые пришли найти воду для своих семей, а нашли для них смерть ненавидят нас так же как и в первый день, но это не мы ворвались к ним, не мы держали их людей в рабстве вот уже двадцать шесть лет, оказалось, что ещё и не мало «рабов» не прочь выслужиться перед хозяевами и пополнить их армию.

Россию сейчас населяют около ста десяти миллионов человек и где-то пятьсот тысяч из них служат европейцам, как правило просто мародёрами, но есть среди них и тот, кто лишил мою жену жизни, он не просто слуга, Максим говорит, что он командует группой в десять тысяч солдат и постоянно предоставлял европейцам данные как можно было проскочить в наши земли.

Я помню его лицо ещё со времён своей службы мародёром, помню имя, я ничего не хочу больше, чем закончить эту войну, но может я вру себе и больше я хочу закончить его жизнь.

Глава 37

Меня, конечно, об этом никто не просил, но думаю, что должен доложить сюда несколько листов за Тобиаса. Моё имя — Максим Низалов, тот Максим, которого он встретил в десять лет в Печоре и тот, кто вытянул его из «свинарника». Попробую копировать манеру моего младшего друга, хотя ему тридцать семь, а выглядит он как дед, но с первого взгляда я до сих пор вижу в нём того десятилетнего ребёнка. В общем попытаюсь повторить его манеру писания, ведь я первый, кто прочитал всё это сочинение «Как я провёл жизнь» от начала до конца.

Довольно хорошо, хотя и упуская некоторые подробности, Тобиас рассказал всё, что было до, а мне остаётся писать только о взятии Москвы.

Отбить нашу столицу и положить конец войне мы запланировали на восемнадцатое октября 2122 года, с субботы на воскресенье, надеясь, что множество солдат перепьётся и сопротивление нам будут оказывать как можно меньшее количество воинов.

Вообще этот бой был довольно странным для меня, потому что как-то всё время, что мы провели прорываясь к Москве, особо не