собрался-то? Могет, в нэпманы пойдёшь? Мамаша твоя, люди болтают, скоро молочный магазин откроет, масло там, сметану, творог продавать будет. Вот бы ей и в подмогу.

Гуторов налил самогонки, выпили, жадно закусили, закурили.

— Нет, Дрын, с меня торгаш, что со свиньи скакун. Мне бы что конкретное, головой и руками. Обучи меня столярному делу, будем в паре работать.

— Ты, Ваня, думай, что несёшь. Какое щас столярное ремесло? Тут табуретку в неделю наладишь и рад. Народ при большаках-коммунистах ентих, чтоб в могилу их всех разом, обнищал до нитки, жрать людям не на что!

Такой поворот разговора прапорщику понравился. Дрын не за советскую власть, с ним можно сотрудничать. Кроме того, Кузя в городе многих знает, информация к нему стекается отовсюду, это хорошо.

— А про нэпманов ты забыл? А про командиров красноармейских, гэпэушников, партийных и милицейских начальников, совслужащих, — они-то все хотят жить по-новому, в комфорте, словно новые баре?

— Так хто же с ими-то общаться станет, хто нашу продукцию им предложит?

— Вот я, Кузя, и буду предлагать. Я буду не только подмастерьем, но и твоими ушами и глазами в городе и губернии. Уверен, брат, мы наше дело поднимем на ой какие высоты! Кстати, а что в городе за переполох такой, что военные суетятся?

Кузя налил ещё по стакану, выпил, крякнул, занюхал грязным рукавом рубахи.

— А хрен их знает. Одни бают, манёвры какие придумали, другие — будто какого-то атамана с шайкой залётных ушкуйников излавливают, а ушкуйники те будто из-за кордона пришлёпали и всяких пакостей коммунякам натворили.

— Понятно. Ты разрешишь пожить у тебя? Надо оглядеться, прежде чем к матушке наведываться.

Дрын с радостью оставил друга у себя.

Поздним вечером, когда остатки белых ночей превращают надвигающуюся ночь лишь в легкие сумерки, а спёкшийся от жары воздух вначале влажнеет, а затем будто выпаривается и становится свежим, Гуторов всё же решил пробраться к родному дому, хоть глазком глянуть на него, а заодно провести разведку.

Идти было недалеко. Близ дома, где жил, лечился на старорусских водах и творил Фёдор Михайлович Достоевский, стоял двухэтажный, добротный, собранный на века из дубовых плах, крытый крашеным металлом, играющий резными наличниками, отчий дом. По фасаду кустилась сирень, чуть правее четыре высоких и стройных берёзы замыкали границу участка, а на задах, словно лес, густел старый сад с белым наливом, антоновкой и ни с чем не сравнимой осеннеполосаткой.

Ворота были заперты большим амбарным замком, следы копыт и колёс телеги отсутствовали. Свет в окнах не горел. Следовательно, матери давно не было. Если судить по словам Кузи Дрына, она вполне могла отправиться в село Семикопенно за товаром. Там находилась их семейная молочная ферма, чудом уцелевшая в эпоху трагичных потрясений. Пробравшись чуть вперёд, таясь за зарослями прибрежного ивняка, Гуторов заметил слабый свет в маленьком окошке правого торца дома, там была комнатка прислуги. «Интересно, — соображал он, напрягшись, — мать обычно прислугу всегда берёт с собой. Кто бы это мог быть? Сестру и племянницу, живущих у курорта, мать не поселит даже временно в комнате прислуги».

Гуторов решил проверить. Достал из бокового кармана пиджака револьвер, покрутил барабан, все семь патронов, будто светлячки, сверкнули в серой мгле. Огляделся по сторонам, никого, дома без огней, улица спала, только за речкой лаяла собака да визжали сошедшиеся в смертном бое коты. Он одним махом рванул через улицу, высоко подпрыгнул и, перемахнув через забор, тренированно спружинил на мощённый речным камнем двор, но ещё не успел выпрямиться, как чья-то нога в начищенном до блеска сапоге нанесла резкий удар между ног, туда, откуда вспыхивает нестерпимая боль, парализующая движения и сознание. Он упал на колени, а сзади кто-то уже крутил его руки, сковывая наручниками. Чьи-то руки быстро обшарили его карманы, вытащили револьвер, прошлись по штанам и пиджаку, ощупывая складки. Он никого не видел до тех пор, пока не отворилась боковая дверь и на крыльцо в тусклом свете не вышел молодой человек в гимнастёрке, фуражке с красной звездой и радостно воскликнул:

— Ну, вот и штабс-капитан Гуторов пожаловали собственной персоной. — Чекист сделал низкий поклон и двумя руками указал на отворённую дверь. — Просим вас, милостивый государь, отчий дом заждался.

В комнате находилось ещё трое чекистов, один из них расположился за маленьким столиком и приготовился протоколировать допрос. Старший перестал ёрничать, закурил, стал листать подшитые в серую папку листы бумаги.

— Гуторов Иван Иванович, 1899 года рождения, бывший прапорщик бывшего Ораниенбаумского стрелкового полка бывшей Северо-Западной армии бывшего генерала Юденича. А вот самое интересное: бывший офицер контрразведки конного полка, затем дивизии, а затем аж целой Народно-освободительной армии самозваного генерала Булак-Балаховича. Последний чин — штабс-капитан.

Чекист закрыл папку, вновь закурил.

— Иван Иванович, так зачем пожаловали в родные пенаты? Уж не с полковником ли Павловским решили навестить малую Родину? Полагаю, вы понимаете, ваши правдивые показания существенно облегчат вашу контрреволюционную участь.

Гуторов выпрямился на стуле, боль поутихла.

— Да пошёл ты, сука красножопая.

Чекист поднялся, улыбнулся, чуть повернулся в сторону и неожиданно нанёс резкий, почти незаметный удар в лицо Гуторова, кровь брызнула на паркет.

— Нет, это ты сука офицерская. Сейчас мы привезём тебя в уездный отдел ГПУ, приведём из камеры твою матушку, поднимем ей юбку и шомполами по её толстой жопе будем ходить до тех пор, пока ваше благородие не скажет нам всю правду. Ну, а не скажешь, её при тебе же и расстреляем, а потом и тебя, ваше благородие.

Он повернулся к помощникам и приказал:

— Взять его.

На всякий случай взяли и ничего не понимавшего Кузьму Егоровича Евлохова, то есть Кузю Дрына. В ГПУ сунули пару раз кулаком в его опухшую от пьянки рожу, и Кузя во всём чистосердечно признался, а на очной ставке узнал контрреволюционера Гуторова, явившегося из-за кордона. Взяв с Дрына подписки о неразглашении и невыезде, его прогнали домой.

Когда конвойные привели осунувшуюся, сильно поседевшую и похудевшую мать, Иван Гуторов попросил чекистов отпустить её невинную и дал согласие на сотрудничество. Чекисты дали ему обещание, но мать не отпустили.

Гуторов рассказал о рейде отряда полковника Павловского по Псковской и Новгородской губерниям, его численности, кадровом составе, вооружении, наличии боеприпасов, о целях, поставленных Павловским ему, Гуторову. Он поведал о тех, с кем ему предстояло наладить связи в Старой Руссе, Новгороде, Сольцах, Боровичах, Валдае, Малой Вишере, Парфино. Среди них оказалось много командиров 56-й Московской стрелковой дивизии, бывших офицеров и унтер-офицеров.

Этой же ночью полетели шифротелеграммы в губернский и уездные отделы ГПУ, начались аресты. Только-только нарождавшиеся в