Я решил, что с ней все покончено, и предался волжскому бытию. Днем занимался спортом и творчеством, а ночью делал все, что не вытворял никогда до этого. Прошлой жизни не было. Я обитал один в лагере, затерянном меж вековых сосен, переплетающихся у неба, и водной глади, которую черпали брюхами низкие томные облака. В лагере, пропитанном хвоей, остатками лимонки и криками чаек у горизонта. В лагере, где трепет перед рассветной владыкой-природой перетекал в трепет перед могуществом угрюмого алкоголя, где шепот трав волнами переливался во взмахи крыльев блудных птиц, где летучие мыши и совы единственные знали, что на самом деле происходило, и в ужасе и со стыдом хотели поскорее это забыть.

Со временем мне удалось сдружиться с половиной базы отдыха, и если поначалу я прятался по углам, боясь показаться стеснительным, то теперь скрывался, боясь согласиться на очередную авантюру. Прежде одинокая бочка 23б с двумя ушастыми зайцами переросла в традиционное место сбора жаждущих душевных бесед и громких выходок, и по выходным желающих было столько, что приходилось закрывать дверь перед доброй половиной. Я договорился с охранниками, и за небольшие алкогольные презенты нам позволялось чуть больше, чем другим. Меня даже приняли в свой круг те самые ребята, что разламывали стену с другой стороны в первую ночь, и разрешали хулиганить с ними. Жизнь определенно налаживалась.

Близилась последняя ночь. В голове раз за разом прокручивался план отборного заключительного кутежа, в котором не было ни одного места романтике. Но вот впервые за три дня я увидел, как она брызгает волнами на пляже, и сознание перевернулось в секунду. Это был мой последний шанс.

Чтобы попасть в магазин, было необходимо переправиться на ту сторону Волги на моторке. С человека за это взималось 150 рублей, непомерная сумма, поэтому решено было воспользоваться весельной деревянной лодкой. Выход на ней за пределы заводи приравнивался к исключению негодяя из лагеря. Мы с товарищами запрятались в кустах, и как только дежурный катер обошел залив, с размахом «Боинга» загребли веслами в сторону Радченко. В магазин я пошел босиком в трусах и на все оставшиеся деньги купил длинные розы цвета заката. Зашумела прощальная дискотека, на веранду высыпали студенты, чтобы решиться на все, чего хотелось всю смену. Я же отмахнулся от танцев, запрятался в бочке и вместе с Аленой и Ильмирой принялся срывать с колких стеблей красные лепестки. В деревянном доме на всем полу я соорудил горячее сердце из тридцати свечей, в середине которого разметал горсти лепестков, а в центр под углом уложил единственную уцелевшую стройную розу с завивающимися листьями. Подруги ругали меня, что это доставалось не им. Они и еще пять человек отвлекали от происходящего ту, от которой меня бросало в пот, заставляли ее вовремя выйти, забыть телефон и вернуться за ним домой в одиночестве. В ожидании я сел в пустой бочке на кровать и уставился на полыхающее сердце под ногами, точь-в-точь такое же, как в груди, которое горело раз в пятьдесят больше. Вот оно, безупречно голое нараспашку, чище воздуха, глубже истины. Можно обнимать и лететь, можно прокалывать и литрами пускать кровь. Наивысшая отдача всегда пугает и заставляет убегать прочь. Я сверкал в огнях сердца, раз за разом проматывая момент, как она его принимает, в ответ доставая свое, и лишь мозг твердил, что это всегда нужно только одному.

Она неуверенно просочилась сквозь полуприкрытую дверь, я вылез из-за тумбочки и взглянул в мерцающие глаза. В зрачках огни свечей плясали поверх пламени ярости, азарта, отторжения и восторга. Мы ничего друг другу так и не сказали, обнялись и страстно поцеловались. Кончиками пальцев гладя за плечи, кисти, колени, спину и бедра, мы упали в кровать и замолкли. Прошло полчаса, мы растворились в тишине, не двигаясь, и только тонули в глазах напротив, читая любовь, ненависть и снова любовь. Никогда я не видел ничьи глаза так близко и так долго. Три недели назад мы не замечали, как продрогли ночью у реки, а сейчас забыли, что томились в духоте и жаре. Свечи вальсировали светом по стенам и потолку дома, а по нашим телам тек пот, отчего они прислонялись еще крепче. Любовь была больше нас, она заполняла всю кровать, потолок, всю бочку и лилась дальше по Волге. Мы пили души друг друга всю ночь, а на рассвете пустили лепестки роз по реке и расстались.

После возвращения в Москву ни мне, ни моим знакомым не удалось узнать меня. Мама, отправившая оздоравливаться на базу отдыха на четыре дня, недоумевала, чем можно было там заниматься три недели. Я принялся собирать разорванное на клочки сознание вновь.

Через три дня мы обговорили со знакомой, чтобы она позвала ее на прогулку, а вместо подруги пришел я. Запрыгнул в электричку, убежал от контролеров, выпил лимонада с работягами в комбинезонах и ступил на платформу ее города. Она стояла спиной и ждала поезд в противоположную сторону. Я подбежал сзади и прикрыл руками ее тонкие ресницы. Эти две секунды, что она поворачивалась, ничего не видя, длились дольше прошлых трех дней. Ее открытый рот должен был сказать: «Какого хрена здесь творится», но ошеломление не позволило. Нам потребовалось три часа, чтобы вернуть открытость. Сидя в лесу у реки, мы рассказали все догола — свои страхи, болезни, комплексы, мечты, мысли о смерти. В этом заключается одно из таинств любви — отдать не тело, но душу, не боясь неизбежного растерзанья. Ей часто звонили, она отходила и выпаливала, что снова зовут домой. В конце концов я проводил ее до двери, опоздал на последнюю электричку в Москву и поехал в противоположную сторону до конечной. Там забрался в случайный дом, где мирно переночевал.

Спустя пару дней я отправился разносить сноуборды на «Щелковскую» и «Савеловскую». Каждая доска оказалась вдвое легче своего веса до Волги, лыжи втрое короче, а мое лицо впятеро довольнее. Я закончил первый курс университета, нашел подработку и, похоже, девушку. Это ли не счастье? Чтобы поделиться настроем, я написал другу Саше, с которым мы сигали через костер в начале смены. Саша рассказал, что дела его непомерно хороши, и он уже как три недели встречается с девушкой с Волги. «У нас, кажись, все серьезно. Вчера ездил знакомиться с ее родителями». Холодок прошел от моих глаз к носу, рту и через глотку упал в желудок. Через несколько секунд стало ясно, что два дня назад я ездил в тот же город. Если жопа случается, то всегда чересчур быстро. За мгновение из моей души вырвали значительную часть. Зрачки стали чернеть, а опора — уходить из-под ног. Ничего ему не ответив, я вышел из дома и разбил первое попавшееся стекло. Протерев руки от красных следов, я поддался стопам, которые уносили меня прочь в неизвестном направлении.

Я распахивал себя им обоим, делил невзгоды и счастье, подставлял под удар самые больные места. И да, они не могли отказать себе в удовольствии лупануть по ним, да еще и вместе. Они заранее все решили, три недели назад, три! Еще тогда было понятно, что в финале будет один проигравший, какую бы игру он ни вел. Лучше бы она сразу не давала никаких шансов. Зачем она улыбалась мне, подставляя свое тело под объятия, зачем делила чувства, а на следующий день сжимала руку другого? Все, во что я ежеминутно верил, все, что слетало с ее губ, была заранее продуманная ложь! Да если та любовь, что мы взращивали, прыгая с пирсов с переплетенными пальцами, вытирая вымазанные черникой рты тыльной стороной ладони и в обнимку катясь с холма в рассветном тумане, та, которой мы упивались и захлебывались, — если за секунду о нее можно вытереть ноги и спустить в мусоропровод, то любовь — ничто. Это гребаный кусок дерьма!