— Вы женитесь на ней! — обреченно воскликнула пасторская дочь и с жаром прибавила: — Женитесь и будете счастливы! Слышите?! Я хочу, чтобы вы были счастливы!

— О, нет, моя прелестная крошка! — с чувством возразил он. — Лишь с вами я мог бы быть по-настоящему счастлив, и в вашем счастье я находил бы свое! Но к чему пустые речи? Моя судьба в ваших руках! Одно ваше слово и…

— Нет! — резко перебила его она. — Судьба — это хрупкая, неосязаемая материя — настолько призрачная, что не может находиться в руках простого смертного — лишь в руках Господа! И наш всемогущий Создатель оказал нам великую милость: ниспослал нам ладью спасения — нашу любовь! Возблагодарим же Его за этот бесценный дар и покоримся же Его святейшей воле!

— О, да! — воскликнул юноша взволнованно. — Ваша любовь — вот моя единственная отрада и утешение в этой земной юдоли. Клянусь: если бы даже весь этот мир единовременно обрушился бы в тартарары, будь при мне ваша любовь, я бы не погиб!

Пасторская дочь снова побледнела, как полотно, но на этот раз ей все же удалось взять себя в руки, не прибегая к помощи своего юного рыцаря. Она тихо проговорила:

— Заклинаю вас всем святым, остерегайтесь подобных высказываний! Вы можете навлечь на себя кару Всевышнего, а я этого не переживу! Ведь отнять у меня вашу любовь — это все равно, что… — она на мгновение запнулась, а затем быстро прошептала: — Все равно, что лишить меня души!

Девушка пуще прежнего побледнела и бездыханно пошатнулась. Молодой человек легко, словно былинку, подхватил ее на руки и стал напряженно вглядываться в ее лицо, стремительно таявшее в темной пелене быстро сгущавшихся сумерек. Но в следующее мгновение внезапная вспышка яркого природного света резко выхватила из мрака смиренное лицо пасторской дочери, которое сразу же вслед за тем столь же резко погрузилось во тьму. То была молния, возвестившая распаленную земную сферу о приближении грозы — сведение в ту же минуту подтвердившее свою безоговорочную подлинность зловещим раскатом грома.

Способно ли перо описать весь леденящий ужас, охвативший несчастного викария? Ужас, не успевший коснуться его прелестной подруги, ибо девушка, к своему счастью, лишилась сознания еще до того, как ослепительная вспышка молнии высветила во мраке ее поникшее лицо и на мгновение представила его жадному взору юноши.

Как известно, гроза сама по себе, а тем более — застигшая человека врасплох, — явление не из приятных. А, учитывая время, условия, обстоятельства, в которые облекалась столь внезапно разразившаяся стихия, и, разумеется — ту бурную сцену, которая ее предваряла, она, вероятно, представилась молодому человеку апофеозом вселенской катастрофы. Сознанием его тотчас овладело неотступное убеждение, что слова его бедной возлюбленной о возможной каре Всевышнего подтвердились самой Природой и теперь уже неминуемо обернутся пророческой Истиной.

В то время как бесконечный рой мрачных мыслей стремительной вереницей проносился в голове юного викария, хлынул ливень. Какими бы тяжкими не были в тот момент злосчастные думы молодого человека, все же естественный инстинкт самосохранения и — что было для него куда важнее — ужасная опасность, неотвратимо нависшая над жизнью его любимой, заставили его тотчас вернуться к реальности и вместе со своей бесценной ношей на руках поспешно обратиться в бегство.

* * *

…Невероятное происшествие этого достопамятного вечера долгое время оставалось непреложной тайной для всех родных его прелестной героини. Эта маленькая, хрупкая барышня оберегала свой секрет с такой рьяной бдительностью, точно пленительная весталка, хранившая священный огонь.

Лишь в ночной тиши, защищенная надежным покровом мрака, убедившись, что поблизости нет ни души, она изредка позволяла себе украдкой смахнуть слезинку-другую со своих нежных, как лепестки розы, щек. И только. Днем эта обворожительная юная леди вела себя поистине безупречно. Она была сама непосредственность и веселость, и никто, кому довелось бы наблюдать за ней в течение дня, будь то самый пристрастный судья, не мог бы поставить ей в вину угрюмость и замкнутость, хотя лишь одному Богу было известно, какая невыразимая печаль беспрестанно терзала ее несчастное сердце.

Здравый смысл подсказал девушке, что забвения от неизбывной тоски, безжалостно точащей ее сознание, следует искать в достойном, полноценном труде. Кроме того, она прекрасно понимала, что для достижения наиболее высокого эффекта ей необходима временная смена жизненных условий и окружения, ибо теперь даже случайное столкновение с Уильямом Уэйтменом, который по-прежнему регулярно посещал гавортский пасторат, лишь отчаяннее бередило ее душевную рану.

…Итак, Энн Бронте решилась вновь испытать свои силы на поприще гувернантки. Она дала объявление в местную газету и очень скоро получила весьма заманчивое предложение от почтенного семейства Робинсон — владельцев обширного поместья Торп Грин в двенадцати милях от Йорка, куда и отбыла незамедлительно в мае 1840 года.

С тех пор в благословенный гавортский пасторат стали приходить весточки от его славной юной обитательницы. То были исключительно бодрые, жизнеутверждающие послания, где сообщалось, что девушка бесконечно довольна своим новым местом.

Вопреки пессимистичному прогнозу Шарлотты и Эмили, полагавших, что первоначальные восторги малютки Энн, каковые та, отступая от своей природной сдержанности и благоразумной осторожности в высказываниях, весьма щедро расточала по поводу пышного великолепия усадьбы Торп Грин, а также — по поводу удивительной доброты и учтивости ее хозяев, со временем поостынут, старшие дочери преподобного Патрика Бронте все явственнее убеждались в обратном. С величайшим недоумением наблюдали они, как пылкий энтузиазм их младшей сестры стремительно возрастает от письма к письму.

Воодушевленная отрадными вестями, регулярно прибывавшими из Торп Грина, Шарлотта, в свой черед, решилась попытать счастья и в марте 1841 года получила место гувернантки в поместье Аппервуд-Хаус в Родоне, близ Бредфорда — резиденции Джона Уайта, эсквайра.

На этот раз ей действительно повезло: она попала в приветливую, доброжелательную семью. Хозяева оказались порядочными, чуткими людьми — одними из тех немногих, к кому не пристает пресловутая скверна богатства. Мистер и миссис Уайт относились к своей гувернантке с должным уважением, без тени спесивости, и тем не менее Шарлотта все более и более убеждалась в своей совершеннейшей непригодности к занятиям подобного рода. Помимо традиционного обучения хозяйских детей и постоянного присмотра за ними, в обязанность гувернантки здесь также вменялось и ежевечернее шитье, в конце концов, совершенно изнурившее ее силы. Да и жалованье Шарлотты, составлявшее всего шестнадцать фунтов в год, было слишком ничтожным, чтобы хоть в какой-то мере окупить неблагодарный труд гувернантки.

Вернувшись домой на каникулы, старшая пасторская дочь стала серьезно подумывать о том, каким образом можно было бы наиболее верно избежать для себя и своих сестер той унизительной участи, на какую они себя смиренно обрекали. Своеобразной нитью спасения могла явиться идея, незаметно поселившаяся в угрюмых стенах гавортского пастората. Идея эта поначалу казалась лишь призрачной Химерой, а между тем все явственнее приближалась к реальному воплощению в жизнь.