«В этом доме зреет проект, — пишет Шарлотта своей подруге Эллен Нассей, — который Эмили и я очень хотели бы обсудить с тобой… Папа и тетя то и дело заговаривают о том, чтобы мы — id est[26]Эмили, Энн и я — открыли свою школу».

В самом деле, при сложившихся обстоятельствах идея о создании и обустройстве собственной школы представлялась Шарлотте, а также и Эмили — наилучшим выходом из положения. Школа должна была обеспечить сестрам стабильный доход, а главное — независимость и некоторый досуг при самостоятельном полноценном труде.

«Школа сестер Бронте» — и этим все было сказано. Здесь уже не придется больше покорно преклонять колена перед вышестоящими. Не будет здесь ни Сиджвиков, ни Робинсонов, ни Уайтов, принуждающих пасторских дочерей к унизительному раболепию. Отныне все изменится. Теперь уже они станут руководителями, а не подчиненными и смогут распоряжаться своей жизнью сами, по своему усмотрению.

«Безусловно, это выход, — думала Шарлотта, — и не просто выход, но, быть может — единственное спасение для всех нас!»

И она рьяно взялась за дело. Всюду наводились справки, велись переговоры. Но для начала сестрам было необходимо во что бы то ни стало раздобыть денег, чтобы успешно начать осуществление своего плана. Шарлотта обратилась за помощью к тетушке Брэнуэлл, которая, после долгих колебаний, в конце концов, дала свое милостивое согласие выделить на новое дело своих племянниц полторы сотни фунтов взаймы.

Вопрос в том, где разместить будущую частную школу сестер Бронте, оставался пока открытым. На рассмотрение были выдвинуты несколько весьма заманчивых предложений, из которых практичная Шарлотта, основательно взвесив все «за» и «против», более всего склонялась к двум. Либо устроить свой пансион в окрестностях Берлингтона, либо, что казалось ей на данный момент наиболее разумным и удобным, снять помещение в Дьюсбери Мур, заручившись помощью мисс Вулер.

Но, пока решался этот вопрос, подошел к концу срок летнего отпуска Шарлотты. Ей пришлось вернуться в резиденцию Уайтов, где ей надлежало оставаться до тех пор, пока дело не будет улажено окончательно.

И тут, будто гром, грянувший среди ясного неба, в повседневную рутину унылых и однообразных трудовых будней старшей пасторской дочери неожиданно вторглось нечто такое, что в одночасье переменило все ее планы и намерения.

То было пространное послание, прибывшее в резиденцию Уайтов от Мэри Тейлор — давней подруги Шарлотты. Мэри в то время как раз завершала свое образование в Европе и, видимо, совсем уже превратилась в рафинированную светскую даму, перед которой охотно распахивались двери самых модных литературных салонов и самых известных художественных галерей.

Теперь же Мэри Тейлор в упоении делилась с подругой детства бурным потоком тех многочисленных впечатлений, какие столь щедро доставляли ей прелести Европы. В конце письма девушка высказывала робкую надежду, что когда-нибудь, быть может, и Шарлотте доведется увидеть собственными глазами восхитительные заграничные достопримечательности.

Намек был весьма прозрачен, и Шарлотта поняла его вполне. Мэри предлагала ей последовать своему примеру — поехать учиться на континент. Словно из непроглядного мрака унылой повседневности к смиренной дочери пастора протягивалась чья-то рука и своим длинным, изящным перстом настойчиво указывала перспективное направление. Никто не знает, в каком обличье может явиться вестник Судьбы. Иногда обыкновенный листок бумаги, испещренный мелкими витиеватыми литерами и вложенный в почтовый конверт, может стать выразителем воли Провидения.

Шарлотта решает поделиться своими чувствами с верной Эллен Нассей. Содержание ее письма от 7 августа 1841 года овеяно непостижимой безысходностью, неизбывно терзавшей ее сердце, и одновременно — отчаянной жаждой к новой, полнокровной жизни:

«Я получила длинное письмо от Мэри В письме Мэри говорила о некоторых картинах и соборах, которые она видела за границей, — картины прекраснейшие, соборы известнейшие. Мне трудно сказать, какое чувство сдавило мне горло, когда я читала это письмо: какое-то странное возмущение против стеснений и непрерывной работы, мучительная жажда крыльев — крыльев, дать которые может одно только богатство; такая настоятельная потребность видеть, познавать, учиться! С минуту что-то словно росло и расширялось внутри меня. Я испытывала муку Тантала, почувствовав в себе силы, не имевшие применения… затем все упало, и я предалась отчаянию. Дорогая моя, вряд ли решилась бы я признаться в этом кому-нибудь, кроме вас, да и вам скорее в письме, чем viva voce[27]. Эти порывы возмущения смешны и глупы, и кратковременны; я подавила их в какие-нибудь пять минут. Я надеюсь, что они уже не возобновятся, потому что они приносят с собою острую муку».

Итак, Шарлотта как будто смирилась со своей горькой участью, или, по крайней мере — пыталась смириться, тщетно стараясь убедить себя в том, что жалкая доля гувернантки в частном доме — ее подлинный удел.

И однако же нельзя недооценивать могущества Провидения — оно поистине безгранично. Коль скоро сами Предвечные Силы возьмутся за дело — человеку их не остановить.

Шарлотта получила письмо от знакомых из Брюсселя, в единый миг поднявшее из праха все ее заветные мечты и с неистовой силою всколыхнувшее и возродившее к жизни самые отчаянные упования ее сердца. Из письма следовало только одно: обучение за границей оказывается для нее возможным.

Но между самим желанием и его исполнением часто лежит одно досадное препятствие — хрупкий мосток, соединяющий оба эти полюса; мосток, который для реализации желания необходимо преодолеть — имя ему Деньги.

При сложившихся обстоятельствах Шарлотте, во что бы то ни стало, нужны были деньги.

Девушка обратилась за помощью к тетушке Брэнуэлл, подробнейшим образом изложив в своем письме к ней от 29 сентября 1841 года все возможные доводы, так или иначе указывающие на непреложную разумность этого ответственного решения:

«Друзья мои советуют мне, если я желаю иметь приличный успех, отложить открытие школы еще на шесть месяцев и употребить все усилия, чтобы добиться возможности провести это время в одной из школ на континенте… Я не поехала бы ни во Францию, ни в Париж. Я поехала бы в Брюссель. В полгода я окончательно освоилась бы с французским языком. Я могла бы сделать большие успехи в итальянском и даже положить начало немецкому, т. е. предполагая, что здоровье мое будет так же хорошо, как теперь. Мэри живет в одном из лучших заведений Брюсселя… если бы я написала ей, она с помощью мистрис Дженкинс, жены британского капеллана, могла бы доставить мне дешевое и приличное помещение. Я имела бы возможность часто видаться с нею, и она познакомила бы меня с городом; а с помощью ее двоюродных сестер я попала бы в общество, гораздо более образованное, культурное и полезное для меня, чем то, которое я до сих пор встречала.

Все это такие преимущества, которые принесли бы нам несомненную пользу, если бы мы действительно открыли школу; а если бы и Эмили могла разделить их со мною, то впоследствии мы могли бы занять в обществе такое положение, какого мы ни за что не займем теперь.