Добравшись до Фаррингдон-роуд, Бёртон пошел по ней на север, подальше от вони реки. Горело всего несколько домов, дыма стало меньше, и теперь он лучше видел пустынную улицу. Смазанным серым пятном мимо промчался бегунок. Всмотревшись, Бёртон увидел еще нескольких собак, мчавшихся по улице: беспорядки заставили полицию использовать бегунков для оперативной связи между подразделениями. По улице брело несколько людей, выглядевших смущенными и озадаченными: скорее всего, они не понимали, где находятся. Один из них попытался броситься на Бёртона — другие оставили его в покое. Потом его осенило: все таверны, мимо которых он проходил, были набиты битком, и оттуда доносились шум веселья, крики, песни и смех. Очевидно, теперь, когда настал вечер, бунтовщики решили освежиться и вознаградить себя за тяжелую работу изрядными порциями спиртного. Бёртон спросил себя: не ослабило ли то, что владело ими, свою хватку, как это произошло с Суинберном? Он свернул на Флит-стрит и не успел пройти нескольких ярдов, как увидел Герберта Спенсера, прятавшегося в дверном проеме.

— Босс, — воскликнул бродячий философ, — не ожидал увидеть тебя здесь!

— Привет, Герберт! А где Алджи?

— Внутри, — ответил Спенсер, указывая на древнюю таверну: над дверью красовалась вывеска «Старый чеширскiй сыръ». — От миссис Дойл он узнал, что ее непутевый муженек снимает комнату над пабом «Лягушка и Белка». Тогда мастер Суинберн оделся как последний попрошайка и отправился в бар, где и нашел Дойла, пьяного в стельку. Тот сказал, что у него вроде какая-то встреча, только он выполз из бара — ваш друг потопал вместе с ним. Я видел, как они потащились по набережной, в обход Стрэнда, ну и увязался за ними. Вот они и пришли в этот паб. Между прочим, на Стрэнде полным-полно призраков и еще бродят тучи «развратников». Но знаешь, что странно… — он замолчал и вздрогнул.

— Что, Герберт?

— Те «развратники», которых я видел…

— Ну?

— Мне кажется, что они дохлые.

Бёртон нахмурился.

— Как же тогда они ходят?

— Я знаю, что это невозможно, но черт меня побери, если я этого не видел! Они как бы уже подохли, но еще этого не поняли!

— Ходячие трупы? Черт возьми! А что это за огромные чудища? Их видел констебль Бхатти.

— Есть только одно, босс: это Претендент Тичборн, который стал толще кита! Зуб даю: пойдешь на Стрэнд — призраки сведут тебя с ума, мертвые «развратники» изобьют до смерти, а чертов Претендент тебя съест!

— Что значит съест?

— Ну, он любит человечье мясо, а придурочные бунтари следуют его примеру.

— О да, это я видел своими глазами… Герберт, что происходит, черт побери?

— Понятия не имею. Но ничего хорошего, это уж точно! Подумать только: в марте мы думали, что это обыкновенная кража бриллиантов!

— Хотел бы я знать, что узнал Алджи об этом парне, Дойле! Как думаешь, если я войду в таверну, эти придурки не накинутся на меня?

— Ну, ежели ты снимешь с себя всё, кроме рубашки, а у нее оторвешь рукава, тогда пожалуй… А рожа твоя и так черна, как у трубочиста!

Бёртон снял с себя пиджак и жилет, передал их бродяге и с сожалением посмотрел на оставшийся рукав рубашки.

— Думаю, что пройду проверку, — пробормотал он. — Во всяком случае, выгляжу я так, словно только что побывал в потасовке!

— Что да, то да. Только не обижайся: рожа у тебя, как у уличного забияки.

— Прости меня, но мне твое замечание не нравится. Ну, как сейчас?

— Неплохо. Только взлохмать свои космы побольше, босс. — Бёртон послушался. — Супер!

— Жди меня здесь, Герберт: надеюсь, скоро вернусь. Всё зависит от того, насколько надрался мой своенравный помощник.

Он пересек улицу, немного постоял снаружи, толкнул дверь и вошел. В помещение с низким потолком набилось неимоверное число рабочих и женщин самого низкого пошиба, а также воров, убийц и шлюх. Пьяная шумная толпа громко праздновала победу: у многих взгляд уже был осоловевший, а некоторые допились до того, что могли лишь неподвижно стоять среди всей этой какофонии с пустыми лицами и тупо вращать глазами. Толпа смеялась, кричала, пела и ругалась; Бёртон проложил себе дорогу сквозь нее, каждую секунду ожидая, что в грудь воткнется нож или на голову с размаху опустится бутылка.

— Аристократов к чертовой матери! — проорал кто-то. Поднялся гул одобрения, к которому присоединился и Бёртон, чтобы не выделяться.

— Ари-сто-кра-а… — проскрипел человек рядом с ним.

— Гип-гип ура сэру Роджеру!

Бёртон подхватил вместе со всеми:

— Да здравствуют рабочие!

— Ура-а-а! — закричали все.

— Ура-а-а! — закричал Бёртон.

Он протискивался между рабочими (по виду, обитателями богадельни), когда они громко запели:

Жюри сказало: я обманщик.

К чертям: я не сыграю в ящик!

Девчонки вечно будут знать:

На них мне глубоко насрать!

Песню приветствовала волна безумного гогота, который сначала перешел в низкий вой, а потом внезапно оборвался. Один рабочий стоял, глупо ухмыляясь; изо рта у него текла слюна.

— Эй, дайте бедолаге еще выпивки, — крикнул кто-то, — пускай его мотор опять заработает!

— Да! — подхватил другой. — Кто не пьет, тот урод, мы ему проткнем живот!

Воздух наполнился радостными криками и поднятыми стаканами. Бёртон обратил внимание на парадокс: именно самые пьяные сохранили больше всего рассудка. Это подтверждало его мысль: алкоголь каким-то образом помогает сопротивляться эманации Претендента. Наконец он увидел Суинберна: тот был одет уличным мальчишкой и жался в углу вместе с очкастым длиннобородым человеком.

— Эй, пацан, — проорал королевский агент, — подымай свой тощий зад и ползи сюда, чертово отродье!

— Задай ему, мистер! — хихикнула вымазанная в грязи шлюха, толкая Бёртона локтем в бок. — Перегни проказника через колено и как следует поработай кнутом! А потом сделай то же со мной!

Раздался грубый хохот. Бёртон присоединился к нему и заорал:

— Ага! Ты что, уже забыл мой большой кнут? И не хочешь, чтобы тебя отведал большой толстый друг? Но я не имею в виду его милость Тичборна!

Оглушительный смех приветствовал его грубую шутку, и, прикрываясь шумом, поднятыми пивными кружками и радостными криками, он махнул рукой Суинберну, чтобы тот подошел. Поэт что-то сказал сидевшему рядом с ним, встал и протолкался к Бёртону. Королевский агент обернулся к двери и громко проорал:

— Пошли отсюда! — Потом он схватил своего помощника за ухо и выволок из паба на улицу.

— Мое ухо! — пропищал поэт.

— Извини, служебная необходимость! — буркнул Бёртон. Они пересекли улицу и присоединились к Спенсеру. — Как ты, Алджи?