Она снова замотала головой, уставившись себе под ноги.

– А ну посмотри на меня, корова! – рявкнул я, и баба подскочила на месте от моего окрика. – Я тебя видел, и ты меня видела. Никто не будет тебя ни за что наказывать, ясно? Только расскажи про Якоба и подтверди, что я частенько бывал у него.

– Что ж это такое вы говорите, – удивленно протянула она, вытаращив на меня глаза. – Какого такого Якоба?

– О, дьявол! Твоего соседа! Или ты забыла, как его зовут? Нелюдимого старика, что жил в «Хромом Копыте». – Я показал рукой в сторону дома алхимика.

Баба вытаращила глаза еще больше.

– Воля ваша, добрый господин, – пробормотала она. – Только никаких стариков в «Хромом Копыте» отродясь не было. Вот уже пару лет, как прежний его хозяин, Петр, умер, а жил-то он бобылем. Вот с тех самых пор дом стоит пустой. Да кому там жить-то? Только собаки бродячие туда заходят, а внутри воришки да нищие растащили все, там ничего и нету… И про Якоба вы напутали что-то. На нашей улице ни одного Якоба отродясь не рождалось.

Она покосилась на офицера, настороженно оглядела меня и добавила:

– И вас, господин, я вижу первый раз. Говорите что хотите, да только глаза у меня хорошие, и на память пока не жалуюсь. Если б я вас хоть один разочек углядела, так запомнила бы, уж поверьте! Да что запоминать, если возле Петрова дома никого не бывает. Разве что гуси Аннины забредут, так она их оттуда хворостиной! А кроме Анны, никто и не приходит туда…

Офицер махнул на нее, и баба притихла. Я тоже стоял молча, пытаясь понять, откуда этот странный звон в голове… «Вот уже пару лет, как прежний его хозяин, Петр, умер… На нашей улице ни одного Якоба отродясь не рождалось…»

– Сколько… лет… Сколько лет было Петру? – выдавил я.

– Петру? Да кто же его знает, Петра… Так-то вроде нестарый, может, четвертый десяток пошел. Он, понятное дело, и дольше бы жил, только под лошадь попал, и что-то у него в грудине повредилось. Копытом лошадиным, вот как. Он, бедный, так уж хрипел после этого, так хрипел! Четыре дня пролежал, а на пятый взял да помер. Ну, муж мой на это сказал: «Пожалел Господь, прибрал, чтоб не мучился». А и то правда. А то некоторые, бывало-ча, как свалятся, так и лежат месяц за месяцем. Хорошо, если дети есть, чтоб ухаживали, а если детей нету? Вот как у Петра. Ему ведь Бог не дал детишек! Да и откуда они возьмутся, раз не женился? Сколько раз, помню, предлагала я Петру хорошую девушку, работящую, а он все отказывался. Другой бы, может…

– Замолчи! – Я заткнул ладонями уши, чтобы не слышать про ненавистного Петра.

Баба отодвинулась, с тревогой глядя на меня.

– Друг-то ваш здоров ли? – обратилась она к офицеру. – Смотрит, как будто вот-вот бросится!

Тот тронул меня за плечо:

– Пойдем.

Не помню, как дошел до кибитки и сел в нее. В себя я пришел лишь тогда, когда дверь камеры захлопнулась за мной. У меня было ощущение, будто что-то изменилось за время моего отсутствия, но понял я это не сразу. Мне потребовалось сперва оглядеть помещение, в котором я находился, а затем, не обнаружив в нем ничего нового, себя самого.

И тогда я увидел. Меня переодели в одежду заключенного – длинную серую рубаху из дерюги, очень похожую на ту, что была у Якоба.

Борис Осипович вел машину так осторожно, как будто вез новорожденного ребенка. Максим лежал на заднем сиденье, прикрыв глаза, и только морщился на ухабах.

«Уму непостижимо, – подумал Борис Осипович, плавно входя в очередной поворот. – Как я мог на это согласиться? Как мы все могли на это согласиться?!»

В голове у него звучал рассерженный бас нейрохирурга: «Под вашу ответственность! И расписку мне напишете, ясно вам? Все понимаю, но хотя бы сутки должны пройти! Сутки, а не шесть часов! Ты меня слышишь, бритоголовый?»

Все было напрасно – переубедить Максима не удалось никому. Борис Осипович предпринял отчаянные попытки, но, когда Макс пригрозил, что уйдет из больницы пешком, он сдался.

«Я должен там быть! – упрямо твердил Макс одно и то же. – А если он ее захватит в заложники?»

«И чем же тогда ты поможешь?»

«Я его знаю. Я смогу найти слова, которые его убедят. Мне нужно быть там».

Борис Осипович подписал кучу бумаг, в которых обязался не предъявлять претензий в случае, если… После слова «если» он не стал читать. Максим своим упорством заразил окружающих: все вдруг поверили, что ему и в самом деле как можно быстрее нужно прибыть в Москву.

– Вы сильно так не беспокойтесь, – шепотом сказала Борису Осиповичу медсестра, отловив его возле очередного начальственного кабинета. – Понятное дело, операция, но у нас были случаи, когда пациенты своими ногами уходили сразу же, как только просыпались от наркоза. Переломы вашему мальчику загипсовали, так что больно ему не будет. Вы только следите, чтобы он корсет не снимал – четыре ребра сломаны, это не шутки.

– За ним проследишь… – не удержался Борис Осипович. – Вы же видите, какой он!

– Ох, да они все такие! Ничего, обойдется, дай бог вам всем здоровья…

Вернувшись в палату, Борис Осипович застал Максима совершенно готовым к отъезду.

– Максимыч, ты напрасно это затеял, – безнадежно начал он. – Там милиция, ты совершенно не нужен! От тебя будет больше пользы, если ты отлежишься после операции. Через три часа мама прилетает – что мы ей станем объяснять?

– Пап, – сказал Макс. – Это все лирика. Поехали, пап, а?

И они поехали.

* * *

Александр Сергеевич Арефьев по прозвищу Пушкин вышел из кабинета в самом отвратительном настроении. В коридоре царила странная, удивительная тишина. Он взглянул на часы: десять минут пятого. «Даже ночью так тихо не бывает, – подумал Александр Сергеевич. – Что-то здесь не так». Он подозрительно огляделся, предположив, что мальчишки затеяли какую-нибудь гадость… «Я им устрою веселые часы подъема, – мысленно пообещал Арефьев, наливаясь злобой, хотя ничего противозаконного пока не обнаружил. – Будут у меня плясать, как…»

Придумать, как будут плясать его воспитанники, Александр Сергеевич не успел – кто-то, бесшумно подошедший сбоку, вынул из ладони Арефьева ключ, которым тот собирался запереть кабинет, и мягко подтолкнул его в услужливо приоткрывшуюся дверь. Александр Сергеевич не успел даже понять, что произошло: только что он вышел в коридор – и вот снова стоит в своем собственном кабинете. А рядом с ним – невысокий стриженый человечек в круглых очках, за спиной которого возвышаются три фигуры.

– Александр Сергеевич, нам бы с вами поговорить, – негромко сказал человечек, показывая открытое удостоверение. – Только без шума, договорились? Шум нам с вами ни к чему, мы же воспитанные люди…

Онемевший Арефьев дернул подбородком.

– Покажите нам быстренько на плане все подсобные помещения, находящиеся на территории, – попросил очкарик, расценив этот жест как знак согласия, и, не оборачиваясь, добавил: – Паш, давай глянем…