– Взяли, точно тебе говорю. Так что иди, не трусь.

По-прежнему держась за руку парня, Тошка осторожно вышла из комнаты. Длинный коридор был заполнен людьми в такой же форме, что и ее сопровождающий. Она заметила лежащего на полу Гарика – кажется, без сознания.

А в конце этого коридора стоял Лешка Баренцев, и руки у него были скованы наручниками.

Тошка встала как вкопанная, не сводя с него глаз.

– Вот этот товарищ, которого ты так боялась, – сказали сзади. – Узнаешь?

Тошка сделала несколько шагов. Ей захотелось сказать, что произошла ошибка, что такого не может быть, что все эти люди в форме и с оружием должны немедленно, сейчас же отпустить Баренцева! Это же Лешка!

Она не понимала, почему он сам молчит и не пытается оправдаться. Поэтому Тошка позвала, не дойдя до него:

– Леш! Леш, ты чего?!

Он поднял на нее взгляд, и Тошка словно споткнулась.

Лешка стал – выгоревший. Только раньше он был выгоревший снаружи, а теперь стал – изнутри. За его голубыми глазами Тошка видела черное, сожженное дотла, пустое и страшное.

– Леш… – беспомощно повторила она. – Ты чего? Зачем, Леш?

Баренцев отвернулся.

– Забираем их, – сказал кто-то у Тошки над ухом; она вздрогнула и обернулась.

Ей снова показалось, что вокруг невероятно много людей, – она даже не смогла понять, кто отдал приказ, – хотя в коридоре находилось не больше пяти человек. Когда же Тошка повернулась обратно, Баренцева уже не было. Вместо него к ней приближались трое. Двоих, идущих впереди, она никогда не видела раньше: высокого широкоплечего здоровяка, чем-то похожего на медведя, и худощавого парня с копной взъерошенных светлых волос. А следом за ними, крутя замотанной бинтами головой и явно не замечая ее, быстро шел…

– Максим! – закричала Тошка, кто-то шарахнулся от нее в сторону. «Во голосина прорезался…» – услышала она.

– Тошка!

Растолкав здоровяка и светловолосого, Максим бросился к ней, подхватил, прижал к себе, ощупывая ее трясущимися руками:

– Здесь больно? А здесь? Тоша, где болит? Скажи мне, не молчи! Тебе врач нужен? Тошенька, маленькая моя, я тебя сейчас в больницу отвезу, и там врач тебя посмотрит! Ты только не бойся ничего, поняла? Прямо сейчас поедем… там врачи хорошие… Знаешь, какие хорошие? Мне перелом за две недели вылечили! Помнишь, я зимой на физкультуре руку сломал? Господи, ну что ты плачешь!

– Арефьев, – сказала Тошка, глотая слезы, – ты посмотри на себя. Как дурак себя ведешь, честное слово. Почему у тебя вся башка в бинтах?

Он замолчал, тяжело дыша, и вдруг отпустил ее, ссутулился, бессильно повесив руки вдоль тела.

– Макс, ну ты чего! – перепугалась она. – Макс! Со мной все в порядке, честное слово! Ну что ты, Максим?

– Я… боялся, – проговорил он, с трудом выталкивая слова из глотки. – Тоша… ты… То есть…

Он оборвал фразу. У него вдруг не осталось сил даже не то чтобы сказать что-нибудь.

Тошка обняла его, уткнулась лицом ему в плечо.

– Я тебе записку оставила, – сказала она. Из-за того, что все слова уходили ему в рубашку, голос получался совсем глухой. Слезы текли сами, и на рубашке расплывалось мокрое пятно.

– Записку… – повторил Максим, и вдруг слабость его исчезла так же внезапно, как появилась, и он почувствовал, что его охватывает ярость – первый раз в жизни. Он схватил Тошку за плечи, борясь с желанием встряхнуть ее как следует: – Записку она мне оставила! Чтобы никаких записок больше, поняла? Ты со своими идиотскими затеями!.. Чтоб никогда больше, ясно?.. Все! Хватит! Будешь рядом сидеть, супы варить, пеленки стирать!

– Какие еще пеленки? – изумилась Тошка, быстро-быстро моргая промокшими ресницами. – Чьи?!

– Мои! – рявкнул он. – Какая разница?! Все будешь стирать! Все, какие найдутся!

– Да у тебя даже тазика нет! – выпалила она, шмыгнув носом.

– У меня до фига тазиков! Вся квартира увешана этими тазиками! Я, если хочешь знать, ем из тазика! И сплю в тазике!

Он перевел дыхание, готовясь сказать что-то еще, и тут Тошка засмеялась. Максим озадаченно посмотрел на нее, и у него мелькнула мысль, что это истерика и в таких случаях, кажется, нужно давать пощечину, но он не сможет… А затем засмеялся сам. Обнял, с силой прижимая к себе, и почувствовал, как шеи коснулись теплые губы.

– Я согласна с тобой всю жизнь есть из тазика, – сказала Тошка. – Только давай пойдем уже, а то здесь пахнет плохо.

– Лишились, значит, налета беззаветной детской преданности друг другу… – сказал Бабкин, глядя на них. – Угу, как же.

– Ты о чем? – непонимающе посмотрел на него Макар и тут же вспомнил: – А, это Куликов так сказал о них! Ошибся, бывает. Где он, кстати?

– Уже едет.

– Это хорошо. А беззаветная детская преданность никуда не исчезает, Серега. Поверь мне, старому морскому волку.

* * *

– А как же Баренцев? – спросил Сергей.

Они снова обходили лужи – но только на этот раз дождь, пролившийся накануне, был теплым. Холода окончательно ушли из Москвы, и снег исчез вместе с облетевшими лепестками черемухи. Старый дворик, в котором жила Наташа Куликова, проснулся, и обитатели его выползли наружу, с любопытством разглядывая неторопливо идущих Макара и Бабкина.

– Что – Баренцев?

– Помнишь, в тот день, когда спасли Куликову, ты сказал, что детская преданность не исчезает? Но Баренцев бьш другом ей и Максиму. Не зря же и Куликов, и отчим Арефьева рассказывали об этом.

Макар сбил капли с нависающей над тротуаром ветки, и Сергей еле успел отскочить, чтобы не попасть под душ.

– Двое дружили бескорыстно, а третий нет, вот и все объяснение, – сказал Илюшин. – Борис Осипович упоминал о том, что Лешка тянулся за Максимом и Наташей. Наверное, он что-то получал от этой дружбы – вспомни хотя бы плеер. Если бы Макс не отдал ему монету, Баренцев не смог бы купить его.

– По-моему, ты все-таки ошибаешься, – подумав, сказал Сергей. – Не в плеере было дело. Видал я таких парней, как этот Баренцев. Он будет по-настоящему хорошим другом, но только до тех пор, пока не увидит перед собою цель. К цели эти люди идут, круша и ломая все на пути.

– Ты приписываешь слишком сложные чувства человеку, который чуть не угробил двоих друзей ради того, чтобы найти сомнительной ценности клад.

– Ничего себе сомнительной! – присвистнул Сергей. – Ты не понимаешь! Клад – это дверь в совсем другую жизнь! Он же мелкий предприниматель, этот Баренцев, крутится-крутится, работает без конца, а результата все нет и нет. Точнее, есть, но его не устраивает.

– Из таких людей получаются грабители банков, – хмыкнул Илюшин.

– У таких людей все зависит от случая, – поправил его Бабкин. – Подвернется подходящий случай – ограбят банк. А если нет, могут всю жизнь прожить добропорядочными товарищами. И про них тоже будут говорить – детская преданность, отголоски старой дружбы… А им просто не представился случай проявить себя с другой стороны. Баренцеву представился, и он себя проявил. Одно мне непонятно…