Поговорили.

Валет то ли не держал зла за то, каким его увековечили, то ли вида не подал, что обижен. То ли оказался неглуп и понял, что Шолохов описал в романе свою действительность, которая с жизнью совпадать не обязана.

Вполне возможно, что в действительности он был иным, чем в романе. По крайней мере тому есть свидетельства.

Прототип Давыдки, Давыд Михайлович Бабичев, тоже переживёт Отечественную войну. Несколько десятилетий он проработал инструментальщиком Кружилинской МТС и отлично знал, что Давыдка в романе списан с него. Заметим, что хроническим бездельником он, с его многолетним трудовым стажем, мог и не являться. Себя Давыд Михайлович оправдывать не станет, зато расскажет литературоведу Виктору Гуре, что прототип Валета действительно симпатизировал большевикам, однако по характеру был, цитируем, вполне себе «свойский парень».

Но у Шолохова были свои цели в романе, и «свойский парень» Валет ему не был нужен.

* * *

Хрисанф Токин – один из основных героев романа, наряду с Аникушкой и Шамилями кочующий из главы в главу.

Христоня – единственный из числа природных казаков, кто наряду с Мелеховым сразу склонился к большевикам. Он добрый казачина, безоговорочно смелый, но душа его почти по-детски простая, а ум – незамысловат. Атаманец, словом. Мы помним, как относился к ним Шолохов, называя «дурковатыми» всех атаманцев поголовно.

Иной раз Христоня, будто юродивый, проговаривает простые истины, забываемые людьми. При всей своей огромности, при всём бесстрашии – он жалостливый казак. Это Христоня, оттаскивая Мелехова от приговорённого к смертной казни Подтёлкова, говорит слова, вмещающие суть всего шолоховского романа: «Господи божа, что делается с людьми!..»

На полустанках Первой мировой впервые встречается в романе ещё один будущий большевик – дезертир императорской армии Яков Фомин. В первое своё явление на страницах романа выглядит он стыдно и жалко. Начавшийся революционный хаос спасает Фомина от суда. Он примкнёт к большевикам и в итоге, напомним, вырастет до председателя Вёшенского ревкома. Пётр Мелехов скажет о Фомине просто: «Дурак, как Христоня».

Вслед за Григорием Мелеховым, принявшим большевистскую сторону, перешёл к большевикам, цитируем роман: «…конокрад Максимка Грязнов, привлечённый к большевикам новизною наступивших смутных времён и возможностями привольно пожить».

На стороне новой власти и казак Алексей Урюпин, кличка – Чубатый. Урюпин и Григорий Мелехов служат в одном взводе во время Первой мировой. «Был Урюпин высок, сутуловат, с выдающейся нижней челюстью и калмыцкими косицами усов; весёлые, бесстрашные глаза его вечно смеялись; несмотря на возраст, светил он лысиной, лишь по бокам оголённого шишкасто-выпуклого черепа кустились редкие русые волосы».

Лысые казаки были редкостью. Как и в случае с Валетом, Шолохов недаром наделяет будущего большевика своеобразной и почти пугающей внешностью: «Его длинные, жилистые, непомерно широкие в кисти руки висели неподвижно»; «Чубатый поднял на Григория ледяные глаза».

Это Чубатый научит Мелехова приёмам беспощадной рубки: уроки пригодятся, но нездоровая жестокость сослуживца Григория явно смущала. «Волчиное в тебе сердце, а может, и никакого нету, камушек заместо него заложенный», – сказал ему Мелехов однажды.

Даже в фамилии Урюпин что-то слышится упыриное.

«Григорий с удивлением замечал, что Чубатого беспричинно боятся все лошади. Когда подходил он к коновязи, кони пряли ушами, сбивались в одну кучу, будто зверь шёл к ним, а не человек».

Чубатый ещё во время Первой мировой беспричинно застрелил пленного австрийского гусара, чем вызвал бешенство Григория.

И вот начинается революция. Полкового адъютанта Чирковского казаки приговорили к смерти ещё на фронте. Приговор – цитируем роман – «привели в исполнение Чубатый и какой-то красногвардеец-матрос».

«…на станции Синельниково казаки вытащили адъютанта из вагона.

– Этот самый предавал казаков? – весело спросил вооружённый маузером и японской винтовкой щербатый матрос-черноморец.

– Ты думал – мы обознались? Нет, мы не промахнулись, его вытянули! – задыхаясь, говорил Чубатый».

Он задыхается не от волнения, а от предчувствия предстоящего убийства. Как безупречно точно подобран Шолоховым глагол!

«Адъютант, молодой подъесаул, затравленно озирался, гладил волосы потной ладонью и не чувствовал ни холода, жегшего лицо, ни боли от удара прикладом. Чубатый и матрос немного отвели его от вагона.

– Через таких вот чертей и бунтуются люди, и революция взыграла через таких… У-у-у, ты, коханый мой, не трясись, а то осыпешься, – пришептывал Чубатый и, сняв фуражку, перекрестился. – Держись, господин подъесаул!

– Приготовился? – играя маузером и шалой белозубой улыбкой, спросил Чубатого матрос.

– Го-тов!

Чубатый ещё раз перекрестился, искоса глянул, как матрос, отставив ногу, поднимает маузер и сосредоточенно жмурит глаз, – и, сурово улыбаясь, выстрелил первый».

Стреляет с улыбкой первым, чтоб с другим не делить убийство.

Наконец, Фёдор Подтёлков – исторический персонаж, явившийся в книге под собственным именем. Шолохов мог изобразить его каким угодно – роман же. Он изобразил таким: «На большом, чуть рябоватом выбритом лице его светлели заботливо закрученные усы, смоченные волосы были приглажены расчёской, возле мелких ушей взбиты, с левой стороны чуть курчавились начёсом».

Нельзя вообразить, скажем, Григория Мелехова, заботливо закручивающим усы, – и ведь не для похода на свидание, а для разговора с казаками! – смачивающего волосы, прежде чем причесаться, да ещё и с одной стороны взбивающего причёску, а с другой начёсом делающего кудряшку. Это – издевательский портрет. И ни одной авторской ремарки: так, походя изобразил.

И далее добивает описывая глаза. «На первый взгляд не было в них ничего необычного, но, присмотревшись, Григорий почти ощутил их свинцовую тяжесть. Меленькие, похожие на картечь, они светлели из узких прорезей, как из бойниц, приземляли встречный взгляд, влеплялись в одно место с тяжёлым мертвячьим упорством».

«Подтёлков почти не мигал, – разговаривая, он упирал в собеседника свой невесёлый взгляд, говорил, переводя глаза с предмета на предмет, причём куценькие обожжённые солнцем ресницы его всё время были приспущены и недвижны».

Перед нами инфернальный персонаж, очередной упырь: он не мигает, у него «мертвячье упорство» в глазах.

В поздних переизданиях определение «мертвячье» было снято – видимо, цензоры уговорили: Михаил Александрович, именем Подтёлкова названы колхзозы, улицы, учреждения, а вы о нём так…

Подтёлков в романе устраивает самосуд над одним из первых героев белого сопротивления полковником Василием Чернецовым и его подчинёнными.

«– Придётся тебе… ты знаешь? – резко поднял Чернецов голос.

Слова эти были услышаны и пленными офицерами, и конвоем, и штабными.

– Но-о-о-о… – как задушенный, захрипел Подтёлков, кидая руку на эфес шашки.

Сразу стало тихо. Отчётливо заскрипел снег под сапогами Минаева, Кривошлыкова и ещё нескольких человек, кинувшихся к Подтёлкову. Но он опередил их; всем корпусом поворачиваясь вправо, приседая, вырвал из ножен шашку и, выпадом рванувшись вперёд, со страшной силой рубнул Чернецова по голове.

Григорий видел, как Чернецов, дрогнув, поднял над головой левую руку,