потом выдадут инквизиции. И гореть нам тогда ярким пламенем, как... как... — язык не поворачивался произнести проклятое имя, — как Бартлет Грин в лондонском Тауэре.

— Ну так не тяни и передай книгу императору! Непробиваемая тупость Келли выводит из себя похлеще самой ядовитой насмешки.

— Как я передам ему книгу, которую не могу прочесть и расшифровать!

Мой крик заставляет Келли приподнять голову. Плотоядный взгляд питона выжидающе останавливается на мне.

— А спасти нас из этой ловушки, в которую мы угодили по твоей милости, по всей видимости, должен я?

Мне оставалось лишь молча кивнуть...

   — И каково же будет вознаграждение... трущобному адвокатишке, которого сэр Джон Ди благородно извлек из лондонской клоаки?

   — Эдвард!! — вскричал я. — Эдвард, побойся Бога, разве мы не побратимы?! Или это не я делил с тобой все, как с родным братом, более того — как с частью себя самого?!

   — Не все, — угрюмо покашливает Келли. Меня бьет озноб.

   — Что ты хочешь от меня?!

   — Я от тебя... брат? Ничего, брат...

   — Плата! Плата!.. Какую плату ты требуешь, Эдвард? Келли клонится вперед, поближе к моему уху.

— Тайны Ангела непостижимы. Я — его уста — знаю гибельное могущество моего повелителя. Мне ведомо, что грозит тому, кто клялся ему в послушании и ослушался... Я больше не буду призывать Ангела...

   — Эдвард! — Это уже кричит во мне страх.

   — ...я больше не буду его призывать, Джон, ибо послушание должно следовать за приказанием, как отражение в зеркальной глади озера следует за солнечным лучом, пробившимся сквозь облака... Согласен ты, брат Джон Ди, повиноваться приказам Зеленого Ангела Западного окна так же беспрекословно, как подчиняюсь им я?

   — Какого черта! Я что, когда-нибудь отказывался?! — взыграло во мне ретивое.

Великодушие Келли не знает предела; он протягивает мне руку:

— Ладно, так и быть. Клянись в послушании!

Моя клятва заполнила комнату, как клубящийся дым, как шепот бесчисленных демонов, как шорох зеленых... да, да, зеленых ангельских крыл...

Проходя сквозь витраж высокого готического окна, лучи, окрашенные всеми цветами радуги, падают на пол... Какой-то человек расхаживает передо мной, недоуменно пожимая плечами. Так, это бургграф Розенберг. И я сразу понимаю, где нахожусь: главный неф собора святого Вита в Граде. До чего все же странные места для встреч умудряются выбирать император Рудольф и его доверенные лица, дабы избежать слежки коварных шпионов кардинала. Здесь, в этом величественном соборе, поверенный императора полагает, что его не подслушают.

Наконец бургграф останавливается, смотрит на меня долгим задумчивым взглядом; его глаза, серьезные, беззащитно-мечтательные, располагают к откровенности.

— Сэр Ди, я полностью доверяю вам. Мне кажется, вы не из тех, кто гоняется за серебряными талерами между виселицей и колесом. В Прагу, в небезопасную близость к императору Рудольфу, вы прибыли по доброй воле в искренней надежде преуспеть в таинствах натуры. Я еще раз хочу дать вам понять: близость императора Рудольфа ни для кого не является тихой гаванью, даже для его друзей. Но меньше всего — для сподвижников, для тех, кто разделяет с ним его самую большую страсть... гм... алхимию... Короче: у вас есть какой-нибудь ответ на приказ императора?

С неподдельным уважением я склонился перед бургграфом.

— К сожалению, Ангел, коему мы повинуемся, пока что не снизошел к нашим горячим мольбам. До сего дня он хранит молчание. Но он заговорит, обязательно заговорит, когда настанет

время, и позволит нам исполнить высочайшее повеление... В глубине души я поразился самому себе, с какой легкостью спасительная ложь сходит с моих губ.

   — Итак, если я вас правильно понял, мне следует довести до сведения монарха, что все зависит от... так называемого «Ангела»? Если он позволит, то вы вручите его величеству рецепт святого Дунстана. Хорошо, но кто поручится, что ваш «Ангел» согласится на это? Или что он вообще когда-нибудь заговорит? Еще раз хочу обратить ваше внимание, сэр Ди: с императором шутки плохи!

   — Ангел даст свое согласие, граф, я это знаю; ручаюсь императору...

Только бы выиграть время! Оттягивать срок — это все, что мне остается...

   — Слово чести?

   — Слово чести!

   — Думаю, мне удастся убедить императора, сэр, отнестись к вам с пониманием и не торопить. Да будет вам известно, что речь идет также и о моем благополучии, сэр! Но я помню об обещании вашего друга посвятить меня в таинства Западного окна. Дадите ли и вы мне в этом свое честное слово?

   — Мое слово, граф!

— Хорошо, попробую помочь вам, сэр. Господи, что это?! Розенберг резко повернулся... За ним, из полумрака одной из боковых часовен, расположенных вдоль хоров, возникла черная ряса; проскальзывая мимо, она подобострастно изогнулась в глубоком поклоне. Враз побелев, бургграф проводил монаха глазами.

— Гадюки! Гадюки, куда ни ступи! И когда только будет уничтожено это гнездо измены?! Теперь у кардинала есть чем поживиться...

Дважды ударил колокол на башне Тынского храма. Гневный гул бронзового титана прибойной волной разбился в ночном неподвижном воздухе в мельчайшую пыль, которая еще долго висела там, в высоте, медленно оседая шипящей пеной резонанса сквозь крышу и стены дома императорского лейб-медика доктора Гаека.

Мы стоим в погребе, перед массивным люком; Келли достает ключ; как всегда перед появлением Зеленого Ангела, лицо его начисто лишено какого-либо выражения — оно пусто...

Держа в руках смоляные факелы, мы по очереди начинаем спускаться по железной лестнице, уходящей вертикально вниз,

в жуткую зияющую пропасть. Келли впереди, Яна — за мной. Лестница крепится к стене толстыми стальными скобами, врезанными в скалу, — да, да, это не кладка — естественный кратер, по всей видимости реликтовое образование, вымытое в сплошном скальном монолите каким-то мощным доисторическим водоворотом. Впоследствии подземный поток устремился в другое русло и покинул свою прежнюю гранитную оболочку, подобно змее, сбрасывающей во время линьки старую кожу... Так вот на каком фундаменте покоится дом доктора Гаека! Однако воздух здесь, в отличие от влажной и плотной атмосферы гротов, чрезвычайно сух — он какой-то мертвый и разреженный, как в пустынях; очень скоро, несмотря на сильный холод, который по мере того, как мы ступень за ступенью погружаемся в жерло, становится все более невыносимым, у меня пересохло в горле. От дурманящего аромата засушенных растений и экзотических лекарственных препаратов, которые лейб-медик хранит здесь, под сводами своей гранитной крипты, кружится голова и душит мучительный кашель.

Я уже не ориентируюсь, где верх, где низ... Можно лишь гадать, где мы находимся: в непроницаемом мраке скудное свечение наших факелов позволяет видеть лишь несколько ближайших ступенек и матово-черные, абсолютно