Ойоха

Я никогда не жил в провинциальном русском городе. А в американском прожил почти год. Впрочем, если быть совсем точным, не год, а семь месяцев. Но потому ли, что мое пребывание в нем оказалось разбитым на две части – сначала три, а потом после небольшого перерыва еще четыре месяца или же время там тянулось неспешно, ощущение жизни осталось, как от года. А находилось местечко, где я поселился, в самой середине североамериканского континента: несколько тысяч километров до одного океана и столько же до другого. Я прилетел туда теплой августовской ночью. Это был очень долгий день. Он начался ранним утром в Москве и вместе с солнцем тянулся над Скандинавией и Гренландией, над Атлантическим океаном и зеленой Канадой. В стареньком убогом нью-йоркском аэропорту меня встречал круглолицый с большими залысинами эмигрант-румын из американского информационного агентства и в обход длинной очереди провел через паспортный контроль и таможню.

Куда вы едете? Оставайтесь здесь. Ойоха – это как у вас Сибирь, говорил он немного утомленно с неизгладившимся за много лет акцентом дунайской речи и скукой во взоре, угощая на представительские деньги разбавленным пивом из пластиковых стаканов. Раскаленная от зноя площадь перед аэропортом была полна людей, дороги запружены автомобилями и автобусами. Все спешили, далеко на горизонте клубился в мареве и манил к себе Новый Йорк, но мне было назначено лететь вглубь страны, в те места, которые поэтически назывались heart-lands.

В Москве уже давно настала ночь. Она нагоняла Америку и летевший в ее небе за клонившимся солнцем самолет. Два желания – уснуть и глядеть в окно на незнакомую предзакатную землю – во мне боролись. Я задремывал, а потом приникал к окну – видел желтые поля, темные пушистые леса, прямые дороги, плоские озера, извилистые реки и небольшие города, пока землю не заволокло облаками и меня не сморило. В Детройте полусонный вышел из аэропорта. На улице лил холодный дождь, дул сильный ветер, было сумеречно, неуютно, по лужам, разбрызгивая воду, проезжали машины, и в плотной дымке угадывался город с вымершим центром, выбитыми стеклами громадных домов и закрытыми заводами.

Наполовину опустевший самолет нырнул в тучи, затрясся и повернул на юг. За окошком сделалось темно, чернокожие крупные стюардессы погрубели, обленились и не разносили больше напитки. Облака отступили, время от времени внизу встречались щедрые россыпи огней, разбросанные по черной земле, и снова все поглощала тьма. В аэропорту Сент-Луиса надо было сделать еще одну пересадку. Никто меня не встречал и не сопровождал. Я мог затеряться в длинных переходах и нескольких уровнях гигантского аэропорта, не найти свой рейс, не разобраться, что значат многочисленные ворота, уснуть в каком-нибудь зальчике ожидания или улететь по ошибке на Аляску или в Новый Орлеан. По инерции любопытства я еще вертел головой по сторонам, но был слишком утомлен, чтобы реагировать на происходящее вокруг – и полные люди с тележками, движущиеся посреди зала дорожки, автоматы с сэндвичами, рекламные щиты, стойки регистрации билетов, терминалы, бары, служащие в униформе и пожилые пассажирки в шортах, – все это проходило мимо моего сознания, а поражали воображение только небольшие прозрачные закутки, в которых, как в стеклянных зверинцах, взятых напрокат у Теннесси Уильямса, сидели, стояли, взад-вперед ходили с сигаретами выставленные напоказ за грех табакокурения люди.

Я был совершенно один и оттого ощущал неясную печаль и сладость одиночества – освобождение от домашних дел, семейных телефонных звонков, занятий, журнальных корректур. Все они остались в Москве, а здесь, в большой стране, которой меня в детстве до дрожи пугали, а в отрочестве учили ненавидеть, никому не было до меня дела, как если бы я умер, в ней очутившись, и превратился в бесплотную тень.

Последний, совсем крохотный самолет взмыл в грозовое небо. Его сильно потряхивало, пространство вокруг озаряли вспышки фиолетового света, люди сидели притихшие и никто не ходил по салону, однако ни тревоги, ни страха я не ощущал и не понял, почему так быстро мы пролетели над широкой рекой и опустились в маленьком и чистом, пустынном аэропорту – конечном пункте нашего путешествия. На сырое небо выкатилась полная луна, пахло акациями, стрекотали цикады. По обочинам дороги блестела в лунном свете дрожащая вода степных озер. Фары автомобиля выхватывали из темноты столбики ограждения, вспыхивали и гасли огни встречных машин, дорожные знаки и указатели, и трудно было представить, что еще совсем недавно я видел все это с высоты в несколько тысяч метров. Мы поменяли шоссе, и скоро из уходящей прямо и вдаль трассы – далеко-далеко до Нью-Йорка в одну сторону и Сан-Франциско в другую – наехала, заставив машину плавно притормозить и свернуть направо, табличка с Oioha-city Next 3 exits.

У большого восьмиэтажного здания на окраине городка машина остановилась. В полусне я получил у светловолосой девушки ключ от комнаты и поднялся на последний этаж. В Москве давно наступило утро – круг сомкнулся – ровно сутки назад я выходил из дома и уезжал в Шереметьево, а теперь сидел на почти что противоположном краю Земли. Из окна была видна большая черная гора, сливавшаяся с небом, под ней двор с автомобилями. Шумно работал под окнами могучий вентилятор, к которому были подключены кондиционеры, но в небольшой комнате с подвесным потолком и серым паласом на полу все равно было жарко и душно. Хотелось принять душ и переодеться, что-нибудь съесть, выпить чаю и завалиться спать. Но из-за потерявшегося в пути чемодана ни одно из этих желаний удовлетворить я не мог и долго сидел у приоткрытого окна, курил и смотрел на незнакомую землю. Никогда еще я не был так далеко от дома…

Утром привезли из аэропорта исцарапанный чемодан. Тучная гора, за которой вставало солнце, зазеленела, небо оказалось непривычно белесым, словно линялым – и под ним похожий на дачный поселок с аккуратными белыми домами, садами и лужайками, разбитый на две части неширокой, но довольно быстрой рекой раскинулся незнакомый город. Когда-то он был столицей этого среднего по размерам и ничем не примечательного сельскохозяйственного штата на окраине Среднего Запада. От того времени осталось в центре здание с куполом, увенчанным американским флагом, и, если в городе умирал какой-нибудь важный человек, флаг приспускали.

Это случалось не так уж редко, хотя, на первый взгляд, пожилых людей в Ойохе было мало. Это был вообще очень странный город, и в основном его населяли студенты. Они были водителями и пассажирами в бесплатных желтых автобусах, официантами и посетителями ресторанов и баров, продавцами и покупателями в дорогих и недорогих магазинах, уличными музыкантами, санитарами, парикмахерами, служащими, автомобилистами и